– Сегодня я хочу насытиться побыстрее, –продолжала она, убирая волосы со лба. По мере того как она говорила, глаза еестановились все темнее. – А потом мы покинем город и отправимся в лес.Пойдем туда, где нет людей – ни мужчин, ни женщин. Туда, где свободно гуляетветер и сияют высоко в небе звезды. Где царствует благословенная тишина.

Она снова приблизилась к окну. Спина у нее была прямая итонкая, а унизанные кольцами пальцы, казалось, жили сами по себе. Руки ее в тойчасти, где не были прикрыты рукавами сшитого из толстой материи мужскогосюртука, выглядели еще более изящными и совершенными по форме. Должно быть, онав тот момент любовалась плывущими в небе облаками и просвечивающими сквозьпурпурного оттенка ночной туман звездами.

– Мне необходимо навестить Роже, – едва слышнопроизнес я. – Я должен позаботиться о Ники и придумать для нихкакую-нибудь сказку относительно причин нашего исчезновения и того, чтопроизошло с тобой.

Она резко обернулась, и лицо ее сделалось вдруг маленьким ихолодным, похожим на то, каким я видел его в детстве в те минуты, когда онабывала чем-либо недовольна. Однако в точности таким оно уже не станет никогда.

– А зачем им говорить что-то обо мне? И вообще, стоитли теперь о них думать?

Ее слова потрясли меня, хотя нельзя сказать, что слишком ужудивили. Наверное, я ожидал чего-либо подобного.

Скорее всего, я мысленно слышал эти прежде не заданные вслухвопросы.

«Но ведь Ники сидел возле твоей кровати, когда тыумирала, – хотел сказать ей я. – Разве это ничего для тебя незначит?» Но я сознавал, что подобные фразы прозвучали бы по-человеческисентиментально и глупо.

Сам я, однако, совсем не считал их глупыми.

– Я не собираюсь быть тебе судьей, – заявила она,складывая руки и опираясь о подоконник. – Я просто не понимаю. Почему тыпродолжал писать нам? Зачем посылал все эти подарки? Почему не захотелпозаимствовать у луны этот ослепительно белый огонь и не отправился с ним кудахочется?

– А куда мне было идти? – спросил я. – Прочьот всех, кого я знал и любил? Но я не хотел забывать о тебе, о Ники, даже оботце и братьях. Я делал именно то, что хотел.

– Следовательно, совесть здесь ни при чем?

– Поступая по совести, ты делаешь именно то, что тебехочется, – ответил я. – Но все гораздо проще. Мне хотелось, чтобы утебя было состояние, и я дал его тебе. Я хотел, чтобы ты… была счастлива.

Она надолго задумалась.

– А ты хотела, чтобы я забыл тебя? – Вопрос мойпрозвучал язвительно и зло.

– Нет, конечно же нет, – после долгой паузыпромолвила она. – Я уверена, что, будь я на твоем месте, я тоже никогда бытебя не забыла. Но что касается остальных… они меня совершенно не интересуют.Отныне я не хочу разговаривать ни с кем из них, даже видеть никого не хочу.

В ответ я лишь кивнул, хотя мне совсем не нравилось то, чтоона говорила. Она пугала меня.

– Я не в силах избавиться от сознания того, чтоумерла, – вновь заговорила она. – Теперь я навсегда отрезана от всегоживого. Я вижу, слышу, обладаю чувствами, могу пить кровь. И в то же время япредставляю собой нечто такое, что нельзя видеть. Я не могу оказывать влияниена ход вещей.

– Ты не права, – возразил я. – Неужели тыдумаешь, что способности видеть, чувствовать, ощущать тебе будет вполнедостаточно, если при этом у тебя не будет любви? И никого не окажется рядом?

Лицо ее выражало полное непонимание.

– Ах, да стоит ли говорить об этом сейчас? –продолжал я. – Когда я рядом с тобой. Когда мы вместе. Ты даже представитьсебе не можешь, каково мне было в одиночестве!

– Я расстраиваю тебя, а мне этого совсем не хочется.Скажи им все, что сочтешь нужным, – ответила она. – Возможно, тебеудастся придумать какую-нибудь правдоподобную историю. Не знаю… Если ты хочешь,чтобы я пошла с тобой, я пойду. Я сделаю все, о чем ты попросишь. Но меняинтересует только один вопрос… – Она понизила голос. – Надеюсь, ты незахочешь поделиться с ними своими возможностями?

– Нет, никогда! – Я потряс головой, словно желаятем самым подчеркнуть невероятность предположения.

Я смотрел на драгоценности и думал о тех подарках, которыепосылал всем им, о кукольном домике. Я ведь послал им кукольный домик. Я думалоб актерах театра Рено, которые благополучно пересекли Ла-Манш и теперьнаходятся в безопасности.

– Даже с Никола?

– О Господи, да нет же!

Словно выражая удовлетворение моим ответом, она слегканаклонила голову. Потом вновь раздраженно откинула волосы.

– А почему ты не поделишься этим с Никола? –спросила она.

Мне очень хотелось прекратить этот разговор.

– Потому что он еще очень молод. У него впереди всяжизнь. Он не стоит на пороге смерти. – По мере того как я говорил, ячувствовал уже не просто смущение и беспокойство, я был в полномотчаянии. – Со временем он забудет нас…

«И наши с ним разговоры», – хотел добавить я, однакопромолчал.

– Но с таким же успехом он может умереть хотьзавтра, – возразила она. – Например, попасть на улице под экипаж…

– Ты хочешь, чтобы я это сделал?

– Нет, не хочу. Но кто я такая, чтобы указывать тебе,что ты должен или не должен делать? Я просто стараюсь лучше тебя понять.

Тяжелая копна длинных волос снова покрыла ее плечи, и онараздраженно схватила их обеими руками.

И вдруг, издав какой-то странный шипящий звук, неподвижнозастыла, неотрывно глядя на зажатые в пальцах длинные пряди.

– О Господи!

Она нервным движением отшвырнула от себя блестящие локоны идико закричала.

Крик ее отозвался в моей голове нестерпимой болью ибуквально парализовал меня. Я никогда не слышал ничего подобного – она кричалатак, словно горела в огне. Прислонившись спиной к решетке окна и не отрываявзгляда от волос, она кричала все громче и громче. Протянув было руку, чтобы коснутьсялоконов, Габриэль тут же отдернула ее, словно они были раскаленными. Онакричала и билась в проеме окна, металась из стороны в сторону, как будтостремилась убежать от собственных волос.

– Прекрати! – рявкнул я, хватая ее за плечи исильно встряхивая.