Она уже задыхалась. Я сразу понял, в чем дело: ее волосыснова отросли. Пока она спала, они вновь обрели ту же длину, что и прежде. Малотого, они стали еще более густыми и блестящими. Это и показалось мне в нейстранным, хотя я не сразу понял, что именно не так. А она заметила это толькосейчас.

– Прекрати! Сейчас же прекрати!!! – рявкнул я ещегромче. Она дрожала так сильно, что я с трудом мог удержать ее в руках. –Они всегда отрастают снова, вот и все. Это вполне естественно. Неужели ты самане понимаешь? В этом нет ничего особенного.

Она пыталась прийти в себя, но продолжала судорожновсхлипывать и вскрикивала, как от ожога, каждый раз, когда ее пальцы касалисьлоконов. Она отталкивала меня, старалась высвободиться из моих рук и вдруг вужасе стала рвать на себе волосы.

Я снова принялся трясти ее, на этот раз изо всех сил.

– Габриэль! – кричал я. – Ты меня понимаешь?Они отросли снова, и так будет происходить всякий раз, когда ты захочешьобрезать их. Ничего ужасного в этом нет. Ради самого дьявола, успокойся женаконец!

Я чувствовал, что сам сойду с ума, если она немедленно неуспокоится. Меня уже колотило так же сильно, как и ее.

Она перестала кричать и теперь лишь тяжело дышала. Никогда вжизни, за все годы, прожитые рядом с ней в Оверни, я не видел ее в такомсостоянии. Она безропотно позволила усадить себя на скамью. Прижав руки квискам и медленно раскачиваясь взад и вперед, она старалась отдышаться и прийтив себя.

Я оглянулся вокруг в поисках ножниц, но у меня их не было.Маленькие золотые ножницы остались лежать на полу в нижнем склепе. И тогда явытащил нож.

Закрыв лицо руками, она продолжала тихо всхлипывать.

– Ты хочешь, чтобы я снова обрезал их? – спросиля.

Она ничего не ответила.

– Послушай меня, Габриэль, – заговорил я и отнялруки от ее лица. – Если тебе так больше нравится, я обрежу твои волосыснова. Я буду обрезать и сжигать их каждую ночь. Вот и все.

Она неожиданно стала такой тихой и спокойной, что я дажерастерялся, не зная, что делать дальше. Кровавые слезы оставили следы на еелице и рубашке. Вся ее одежда была в крови.

– Ты хочешь, чтобы я их обрезал? – повторил я.

Она выглядела так, словно кто-то избил ее до крови. В широкораскрытых глазах застыло недоумение, а по гладким щекам тихо стекали кровавыеслезы. Но постепенно поток их прекратился, и они высыхали, превращаясь в темнуюкорку.

Отделанным кружевами носовым платком я нежно вытер ее лицо.Потом направился к вороху одежды, сшитой для меня в Париже и привезенной сюда,в башню.

Я снял с нее сюртук – при этом она не сделала ни одногодвижения, чтобы помочь или помешать мне. Расстегнул на ней рубашку.

Грудь ее была совершенной формы, и на ослепительной белизневыделялись лишь бледно-розовые маленькие соски.

Стараясь не смотреть на них, я быстро застегнул на нейчистую рубашку. Потом стал расчесывать ее волосы и делал это очень долго, нежелая прикасаться к ним острым лезвием своего ножа. Когда они наконец укрыли ееровной и длинной волной, я надел на Габриэль сюртук.

Я чувствовал, как к ней возвращаются силы и она вновьобретает присутствие духа. Казалось, она ничуть не стыдится того, чтопроизошло, и меня это радовало. Она просто обдумывала все случившееся иразмышляла, не произнося ни слова и не делая ни одного движения.

– Когда я был маленьким, – вновь заговориля, – ты часто рассказывала мне о тех местах, где тебе пришлось побывать.Помнишь, ты показывала мне картины с видами Неаполя и Венеции? И старинныекниги. У тебя были всякие вещицы, сувениры из Лондона, Санкт-Петербурга идругих городов и стран, которые ты видела.

Она по-прежнему молчала.

– Я хочу отправиться туда вместе с тобой. Я тоже хочуих увидеть и пожить там. Более того, мы отправимся намного дальше и посетим теместа, о которых при жизни я не смел и мечтать.

В лице ее что-то изменилось.

– Ты знал, что они отрастут снова? – шепотомспросила она.

– Нет… то есть да… то есть я не думал об этом… Мнеследовало знать, что все произойдет именно так.

С совершенно безучастным выражением лица она еще долго несводила с меня пристального взгляда.

– Неужели все это никогда… тебя… не пугало? –промолвила она, и голос ее был странно гортанным, совершенно незнакомым. –Неужели ничто… никогда… не могло тебя… остановить? – Ее полуоткрытый ротбыл прекрасен и выглядел совсем по-человечески.

– Не знаю, – беспомощно прошептал я вответ. – Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Меня вдруг охватило смущение. Я снова заговорил о том, чтоготов обрезать ей волосы каждую ночь, а потом сжигать их. Все очень просто.

– Да, сжигать… – со вздохом согласиласьона. – Иначе со временем они заполнят все помещения башни. Словно волосысказочной Златовласки. Или как в той сказке о дочери мельника, которая поприказу злого карлика пряла золотые нити из соломы.

– Мы сочиним собственные сказки, любовь моя! Пойми, этолишний раз свидетельствует о том, что теперь тебя никто и ничто не сможетуничтожить. Все твои раны всегда будут заживать. Ты настоящая богиня!

– И богиня умирает от жажды.

Несколько часов спустя, обо всем уже позабыв, мы шли позаполненным толпами бульварам, держась за руки, словно двое влюбленных. Нашилица порозовели, а кожа была теплой.

Однако я не захотел оставить ее одну и не пошел к своемуадвокату. А она не стремилась найти открытое, свободное пространство где-нибудьвне Парижа, как хотела сделать это прежде. Мы держались как можно ближе друг кдругу, и время от времени слабое свечение, свидетельствовавшее о присутствиинеизвестных существ, заставляло нас оглядываться по сторонам.

К трем часам ночи мы добрались до платных конюшен и к этомумоменту уже твердо были уверены в том, что странные существа неотступно следятза нами.

В течение получаса или даже минут сорока пяти мы могли неслышать и не ощущать их присутствия, но потом слабый глухой шум появлялсявновь. Это буквально сводило меня с ума.

Несмотря на все попытки уловить хоть какие-то мысли, мыощущали лишь исходящую от них злобу и время от времени слышали слабый шум,напоминающий шорох листьев на фоне рева бушующего пламени.