– Но Лестат! Прятаться под самым алтарем?!

– Матушка, вы меня удивляете! Я убивал свои жертвы подсводами собора Нотр-Дам!

И тут в голову мне пришла еще одна идея. Я подошел к сундукуМагнуса и стал перебирать сокровища. Наконец я нашел то, что искал, –жемчужные и изумрудные четки с прикрепленными к ним маленькими распятиями.

Она стояла с белым, искаженным лицом, не сводя с меняпристального взгляда.

– Вот, возьми, – сказал я, протягивая ейизумрудные четки. – Надень их на себя. Если нам все же придетсястолкнуться с этими тварями еще раз, покажи им четки. Если я не ошибаюсь, онинепременно убегут от одного их вида.

– А что будет, если нам не удастся найти безопасноеукрытие внутри церкви?

– Откуда мне знать? Мы вернемся сюда.

Она смотрела на бледнеющие за окном звезды и явноколебалась. Я чувствовал, как от нее исходят волны охватывающего ее страха. Онасовсем недавно пересекла черту, прошла сквозь завесу, за которой ее ждалавечность, и вот снова оказалась в опасности.

Я быстро подошел и поцеловал ее, потом взял у нее четки иопустил их в карман ее камзола.

– Изумруды символизируют вечную жизнь, матушка, –сказал я.

Габриэль вновь стала похожей на совсем юного мальчика. Вотблесках догорающего огня четко вырисовывались линии ее щек и рта.

– Значит, я была права, – прошептала она, –ты никого и ничего не боишься.

– А если и так, что из того? – спросил я, пожимаяплечами, и потянул ее за руку к проходу. – Это нас должны бояться. Всегдапомни об этом.

Когда мы подошли к конюшням, я увидел, что мальчишка принялпоистине ужасную смерть. Его скрюченное, переломанное тело валялось наусыпанном соломой полу, брошенное туда каким-то неведомым великаном. Затылокбыл разбит. И будто в насмешку над юношей, а быть может, и надо мной тоже онинарядили его в бархатный сюртук, какие носят только господа. Красный бархат…именно эти слова она прошептала в тот момент, когда они совершали своечудовищное преступление. Тогда как я наблюдал только смерть. Я с отвращениемотвернулся и обнаружил, что конюшня пуста – все лошади исчезли.

– Они дорого за это заплатят! – в гневе воскликнуля.

Я взял ее за руку, но Габриэль никак не могла оторватьвзгляд от тела бедняги, словно оно притягивало ее против воли. Наконец онапосмотрела в мою сторону.

– Я замерзла, – шепотом призналась она. – Яслабею, и ноги мои подкашиваются. Мне необходимо, очень нужно оказаться там,где совершенно темно. Я чувствую, что это так.

Я быстро повел ее через ближайший холм в сторону дороги.

Стоит ли говорить, что на церковном кладбище мы не встретилини одного воющего и вопящего монстра. Впрочем, на этот счет я и не сомневался.Уже много лет старые могилы никто не разрывал и не беспокоил.

Габриэль больше не спорила со мной и не заговаривала на этутему.

Я почти на руках донес ее до боковой двери и сломал замок.

– Я совсем закоченела, и у меня болят глаза, –едва слышно шептала она. – Куда-нибудь… где темно…

Но, когда я готов был переступить порог, она вдругостановила меня.

– А что, если они были правы и нам запрещено входить вБожий храм?

– Сущая чепуха и бред, – ответил я. – ВБожьем храме нет никакого Бога.

– Не говори так… – со стоном взмолилась она.

Я провел ее через ризницу, и мы подошли к алтарю. Оназакрыла руками лицо, а когда отняла ладони, то взгляд ее был устремлен прямо нависевшее над дарохранительницей распятие. Она вдруг вскрикнула и едва незадохнулась. Но испугало ее не распятие. Повернувшись ко мне, она заслонилась рукамиот витражных окон. Лучи восходящего солнца, которые я даже не ощущал, ужесжигали ее.

Я подхватил ее на руки. Необходимо было найти какой-нибудьстарый склеп, в котором давно никого не хоронили. Я бросился к алтарю ПресвятойДевы, где надписи показались мне почти стертыми. Встав на колени, я сталторопливо царапать ногтями землю вокруг одной из плит, пока наконец мне неудалось поднять камень. Под ним открылась глубокая черная яма могилы, в которойнаходился один-единственный полуразвалившийся гроб.

Втащив Габриэль следом за собой в могилу, я поставил наместо плиту.

Нас окружила чернильно-черная тьма, гроб подо мной треснул,и я ткнулся рукой в рассыпающийся от времени череп. В грудь мне уперлись острыекости.

– Да… подальше от света… – словно в состояниитранса прошептала Габриэль.

– Мы в безопасности, – шепнул я в ответ.

Отшвырнув в сторону кости, я расчистил место и уложил ее наложе из полусгнивших досок и праха, который был слишком стар, чтобы сохранятьзапах человеческого тлена.

Сам я не в силах был заснуть еще в течение часа или дажебольше.

Меня не покидали мысли о бедном мальчике, которого жестокоубили и бросили, нарядив в изящный сюртук из красного бархата. Я уже видел этотсюртук, вот только никак не мог вспомнить где. Быть может, это один из моихсюртуков? Неужели им удалось проникнуть в башню? Нет, совершенно невозможно.Они не могли туда войти. Или они каким-то образом раздобыли точно такой же, каки у меня, сюртук? Столько трудов, чтобы поиздеваться надо мной? Едва ли. Ивообще, как такие существа могли сделать это? И все же… сюртук… Что-то такое сним…

Когда я открыл глаза, то услышал чудесное, нежное пение. И,как это часто бывает, прекрасная музыка заставила меня мысленно перенестись вовремена детства, когда зимними вечерами мы всей семьей отправлялись вдеревенскую церковь. Мы часами стояли в свете сотен горящих свечей, вдыхаятяжелый и чувственный запах ладана и глядя на священника, который шел во главепроцессии, высоко подняв перед собой дароносицу.

Я вспоминал спрятанный под толстым стеклом лик Господа всиянии золота и драгоценных камней и вышитый покров над ним, который опаснонависал и клонился в сторону, в то время как одетые в кружевные стихаримальчики несли образ, стараясь изо всех сил держать его как можно прямее.

Слова старого гимна, исполняемого во время тысяч и тысячпоследующих богослужений, навсегда врезались в мою память:

O Salutas Hostia

Quae caeli pandis ostium

Bella premunt hostilia,

Da robur, fer auxillium…