очень разозлилась от этого, — но мне очень надо. — Она так постаралась вложить в голос убедительность, что едва не добавила «пустите, дяденька».

Лейтенант усмехнулся, как Маше показалось, очень нагло. Молодой, наверное, не нюхавший пороха, сразу после краткосрочных командирских курсов. Какое он имеет право так разговаривать с ней — бойцом противоздушной обороны?

Ошалев от волны гнева, Маша подошла к лейтенанту почти вплотную и вдруг неожиданно для себя закричала, глядя прямо в его глаза, ставшие вдруг круглыми и растерянными:

— Немедленно назовите свою фамилию! Я буду на вас жаловаться самому Сталину, потому что вы не советский гражданин, а бюрократ, из-за которого погибает хороший человек. Вы должны нас защищать, а не убивать. — Для убедительности она больно шарахнула кулаком о шлагбаум. — Боец МПВО, которой требуется лекарство, спасла сотни жизней, а вы спасли хоть одну?

Краем глаза Маша видела, что от её крика солдаты охраны бросили курить, опустив вниз руки с дымящимися самокрутками. Она развернулась в их сторону:

— А вы, товарищи солдаты, что молчите? Вас разве не учили: сам погибай, а товарища выручай. Эх вы!..

Замирая от собственной смелости, Маша ждала, что лейтенант сейчас даст команду арестовать её и отправить на гауптвахту, и только мысль, что тогда Катя не дождётся лекарства, смогла остановить гневный поток слов, который кружился в разгорячённом мозгу. Маша переступила с ноги на ногу и потупилась.

Лейтенант молчал. Было видно, что он напряжённо думает, рассматривая её с ног до головы. Во время долгой паузы Маша успела пообещать себе, что если лейтенант разрешит ехать на тот берег, то она станцует польку-бабочку прямо здесь, перед пунктом КПП.

— Ну, вот что, боец Рогова. — Лейтенант протянул ей документы. — Даю вам время до десяти вечера, пока моё дежурство не закончится. Но если в двадцать два ноль-ноль вы не проследуете обратно, я подам рапорт о вашем дезертирстве.

— Спасибо, товарищ лейтенант, миленький, дорогой! — Вспыхнув от радости, Маша затараторила, напрочь забыв и про субординацию, и про обещанную польку-бабочку. — Я вернусь, я обязана вернуться, иначе Катя — боец Ясина — умрёт без лекарства.

Лейтенант снова усмехнулся, но в этот раз его улыбка показалась ей очень милой и приветливой.

Она ринулась к шлагбауму.

— Стойте, боец! — остановил её грозный окрик. — Вы что, пешком собрались?

— Я? — Маша растерялась. — Ну да, пока пешком.

— Сюда садитесь.

Лейтенант остановил полуторку, и Маша взгромоздилась на сиденье рядом с шофёром, косо глянувшим на неё из-под поднятого воротника засаленного армейского бушлата.

— Тебе куда?

— Туда, на тот берег, в медсанчасть.

— Понятно.

Больше он не сказал ни слова, угрюмо глядя перед собой в лобовое стекло с трещиной посередине. На неприветливость водителя Маша не обиделась, понимая, что слова не идут от усталости. Сколько раз она сама едва дотаскивалась до своей койки и валилась на бок, как тряпичная кукла, без единой мысли в голове, а он, поди, сутки без перерыва баранку крутит.

Из полуоткрытой дверцы кабины пронзительно сквозило холодным ветром, а за окном сплошным полотном тянулись снежные поля, перепаханные взрывами.

Глядя в окно, Маша каждую минуту ждала, что скоро будет Ладога, но машина всё ехала и ехала, пропуская через себя километры дороги, усеянной обломками разбитой техники.

Где-то через час Маша не выдержала:

— Скоро приедем?

— Нет.

Шофёр даже не повернул голову в её сторону.

Её показалось, что он нарочно едет медленно, притормаживая перед каждой ямкой.

«Как в балете танцует, — недовольно подумалось, когда их обогнал фургон с брезентовым тентом, откуда выглядывали бледные лица людей, — лихачи вон как летят, а меня угораздило сесть в эту машину».

Ей казалось, что если она выскочит и побежит, то приблизит время, которое вытянулось в длинную верёвку, на конце которой болталась Катькина жизнь. Чтобы поторопить шофёра, она стала рассказывать ему, что очень спешит за лекарством и что если она не успеет обратно к утру, Катя может погибнуть. Но шофёр попался непробиваемый. На все её распинания он коротко отвечал «да» и «нет», а когда она заикнулась прибавить скорость, односложно отрезал:

— Не могу. Хочешь, слезай, ищи другую попутку, у меня груз нежный — лампочки со стекольного завода.

«Нежный», — фыркнула про себя Маша, проглатывая обиду, потому что другого выхода у неё не было. Она сердито отвернулась в сторону, пока в её руку не ткнулся сухарь с налипшими крошками табака.

Сухарь, всё так же молча, протянул шофёр. Она настороженно зыркнула на него глазами, но примирительный сухарь взяла. Последняя еда была во рту в полдень, и от голода начинала болеть голова.

Было около четырёх часов, когда полуторка остановилась около спуска на Ладогу, и двое солдат долго и придирчиво проверяли документы и груз.

Маша очень боялась, что её высадят, заранее подбирая убедительные слова для оправдания. К счастью, они не пригодились, и машина медленно въехала на ледовую дорогу.

Всю жизнь Маша очень боялась воды и сейчас подумала, что под толстой коркой льда неторопливо плавают рыбы. Если машина провалится и они с шофёром погибнут, то их съедят рыбы — гладкие и юркие, с белёсыми глазами и острыми зубами. Представив, как мокрые рыбьи губы тычутся ей в лицо, Маша передёрнулась от страха и отвращения.

— А здесь глубоко?

— Глубоко.

Шофер подал машину назад и по указанию флажка регулировщицы плавно объехал полынью, из которой поднималось вверх рассеянное золотое сияние.

На фоне нарождающихся сумерек это было красиво и необычно, как в сказке.

Маша спросила:

— Что это?

— Затонувшая машина, — голос водителя зазвучал отрывисто и резко, — пока аккумулятор не сядет, фары будут светить, — он вздохнул, — грузовики живут дольше людей.

— Так она под водой, машина? — немеющим языком пролепетала Маша, понимая, что её фантазия про рыб вдруг обрела жуткую реальность и там, подо льдом, лежат не выдуманные, а настоящие люди, погибшие страшной смертью. Смерть от голода или бомбёжки показалась вдруг привычной и вроде как понятной. Ей стало совсем не по себе, и она зажмурилась: только бы не утонуть, только бы не утонуть.

Тут грохнуло сзади, потом спереди. Раздался хруст, лом, треск, машина дёрнулась и на мгновение замерла, а затем сверху алым стягом рвануло пламя.

* * *

Полыхало в кузове.

«Стеклянный груз», — мелькнуло в мозгу у Маши определение, которое дал шофёр.

Она сама не поняла, как очутилась наверху со своей телогрейкой в руках. От бушующего вокруг огненного вихря в деревянных ящиках что-то взрывалось, лопалось и хлопало. Не разбирая места, Маша принялась неистово колотить по жадным красным языкам, подбирающимся к её ногам. Главное, не дать огню разгореться, задавить его в самом