что вместе с сигналом воздушной тревоги юркнула в подворотню и бесследно растворилась среди пустых дверных проёмов, выбитых или выломанных на дрова.

Сульфидина нет, Катька умирает, а время тает, как снег на ладони. На вой сирены Маша не обращала внимания, просто перешла на неопасную сторону улицы. Плохо получилось.

Ой, плохо! От расстройства она громко хлюпнула носом, утирая слёзы обледенелой варежкой, и тут увидела женщину, раздобывшую сульфидин. Она стояла, прижавшись спиной к чудом уцелевшему остову телефонной будки, и смотрела на Машу.

Повезло ей. Маша хотела пройти мимо, но её остановил негромкий шёпот:

— Подождите.

Она остановилась.

Женщина открывала и закрывала рот, некрасиво морща лоб, перечерченный глубокими морщинами. Было видно, что она хочет что-то сказать, но не может решиться, раздираемая внутренней борьбой.

— Что вы хотите? Вам помочь? — спросила Маша.

— Нет. — С отчаянным выражением женщина сунула Маше в руки полупрозрачный пакетик. — Быстро бери, пока даю, и уходи.

— Но как? Почему?

Маша ничего не понимала. Пергаментный свёрток размером с почтовую марку трепетал в пальцах ромашковым лепестком.

— Потому, что иначе я жить не смогу, — коротко ответила женщина. — Уходи, пока я не передумала.

В казарму Маша бежала как на крыльях. Пусть один порошок, пусть чуть-чуть, но это лучше, чем ничего.

— На один приём хватит, — сказала она Марусе, отдавая лекарство, — зато у нас есть лишние шесть часов. Как она?

— Всё так же, — Маруся кивнула на градусник в стакане, — температура высокая. Спит и пьёт.

— Надо дать хвойный отвар.

— Да даю. Девчата откуда-то стакан мочёной клюквы достали и морс сварили. Но этого мало.

— Знаю, что мало.

Не снимая фуфайку, Маша протянула к печурке озябшие руки, выпила кружку кипятка и снова повернула к двери:

— Пошла.

— Куда ты теперь?

Под Марусиным взглядом Маша слабо улыбнулась, внезапно почувствовав тяжёлую, сонную усталость от духоты и тепла:

— Буду добираться на тот берег.

Маруся, которая собиралась пойти дать Кате лекарство, остановилась и ахнула:

— Как?

— Обыкновенно. Пешком. Ходят же люди. Я знаю, ходят. Наташа Волосова из двадцать третьей дружины МПВО ходила. Говорят, даже некоторые горожане сами перебираются.

— Там трупов больше, чем выживших, — жёстко перебила её Маруся, — тридцать километров в мороз здоровый мужик не пройдёт.

Маруся говорила правду — по всему Ленинграду ходили слухи о грудах мертвецов, вмёрзших в ледяные могилы вдоль дороги. Если бы перейти озеро было так просто, то людям не приходилось бы отчаянно ждать эвакуации, отсчитывая каждый день жизни.

— А я пройду, — упрямо сказала Маша, — иначе у нас тоже будет труп. Катюхин. — Она впервые позволила себе спорить с Марусей и видела, что Маруся начинает колебаться. Маша поднажала: — Ты пойми, товарищ младший лейтенант, другого выхода нет.

— Я выпишу тебе пропуск. Может, повезёт найти попутку. И надень ватные штаны. Обмундирование проверю лично.

* * *

Скромная маленькая Кобона на побережье Ладоги испокон века жила рыбалкой.

Когда в ноябре полуторка Сергея впервые въехала на Вагановский спуск, он увидел утопавшие в снегу приземистые избы, прилепленные к берегам застывшей речки, и широкие деревянные причалы для рыбацких баркасов и малых лодок.

— Восемьдесят дворов у нас, сынок, — сказала ему местная старушка на вопрос о величине деревни, — только не деревня у нас, а село. Вон, видишь на пригорке церква Святого Николая Чудотворца?

Перетряхнув в голове знания по истории, Сергей вспомнил административное деление царской России и удивился, что местные им ещё руководствуются. Вот что значит глубинка, размеренно и упрямо живущая по-старинке, с иконами в красных углах и церквами, которые наперекор всем ветрам стоят стожарами и удерживают основу бытия.

А может, так оно и надо? Так и правильно?

В тот морозный день высокое небо над Кобоной сияло голубизной, а белые облака были похожи на крылья ангела, между которым и вздымался высокий шпиль со снятым крестом.

Остренькие глаза старушки смотрели на Сергея с наивным любопытством, с каким ребёнок ждёт, что похвалят его любимую игрушку.

Он не мог не улыбнуться в ответ:

— Как солнце поднялось, так я вашу церковь с середины Ладоги и увидел, словно она из-под земли вынырнула.

От похвалы старушка буквально расцвела:

— То-то, сынок! А застал бы ты нашу красавицу, когда на ней крест был! Да не простой, а с вделанными хрустальными шариками, чтоб рыбаки издалече путь к дому видели. Мой батяня вспоминал, что, бывалочи, в шторм закрутит Ладога, ни зги не видать, а промеж туч всплеснёт лучик от креста, глядишь, и сил прибавляется к земле пристать. Сколь людей наша церковь спасла — и не сосчитаешь, и много ещё спасёт.

Тот разговор со старушкой запомнился, и каждый раз проходя мимо церкви, Сергей думал, что слова о спасении оказались пророческими, потому что в церкви устроили эвакопункт, где измученных в дороге ленинградцев кормили, лечили и давали надежду на будущее.

Сейчас, идя с Манюней на вечеринку, Сергей бросил привычный взгляд в сторону церкви, окружённой толпой эвакуированных. Неуклюже переваливаясь через борт грузовика, люди торопились зайти в распахнутые двери, чтобы впервые за долгое время получать полную тарелку каши с тушёнкой и горячий сладкий чай. Он даже почувствовал запах этой самой пшёнки, греющей насквозь промороженное тело.

К дому Манюниной подруги шли быстрым шагом, нагнув головы и стараясь держаться подветренной стороны, потому что с Ладоги шквально несло ледяным холодом. Несмотря на поздний вечер, по узким деревенским улочкам то и дело проезжали грузовики и от дверей столовой слышались громкие мужские голоса и тихий девичий смех. Семенящим шагом мимо прошла женщина с коромыслом, на котором глухо поскрипывали тяжёлые вёдра.

Манюня заговорщицки повернула лицо к Сергею и прошептала:

— Полные.

Он не понял:

— Что полные?

— Вёдра полные — к удаче. Знаешь такую примету?

«И почему она всё время городит несусветную глупость?» — подумал Сергей, но промолчал в ответ, а только взял Манюню за локоток, высвобождая дорогу блеснувшим впереди фарам.

Не снижая скорости, коротко просигналил из проезжавшего грузовика знакомый шофёр соседнего батальона. Сергею вдруг резко расхотелось идти с Манюней на ненужную вечеринку и сидеть среди незнакомых людей, делая вид, что тебе весело и интересно. Мысленно он был не в Кобоне, а ехал по ленинградским улицам по направлению к казарме МПВО.

Когда длинный забор из покосившегося горбыля закончился калиткой, Манюня уверенно просунула руку между досок и отомкнула внутреннюю щеколду:

— Пришли. Ох и потанцуем! Я знаешь как люблю танцевать?! — Выбив перед дверью чечётку, она ввела Сергея в просторную кухню, наполненную звуками граммофона, теплом и запахами еды.

От белёной русской печи несло жаром, обжигающим обветренные морозом щёки и руки.