Что побудило Марино Фальера, человека, которым все восхищались и который занимал столько почетных и ответственных постов, задумать заговор? Он разменял восьмой десяток, у него не было детей, которым он мог бы передать власть, даже если бы и стал единоличным правителем… Этот вопрос ставил в тупик Петрарку и до сих пор не дает покоя многим исследователям. Некоторые позднейшие хронисты сочинили романтическую историю, якобы содержавшую разгадку. Они основывались на несомненных фактах: вскоре после выборов кто-то написал на стене дворца оскорбление в адрес дожа. Виновных нашли, но Фальеру показалось, что молодых людей, замешанных в скандале, наказали излишне мягко. По городу поползли слухи, что авторы надписи подвергли сомнению честь второй жены дожа, молодой красавицы. На самом деле, хотя упомянутая красавица действительно стала второй женой дожа, она была уже не так молода, ей было около 50 лет. Оскорбление нанес некий молодой человек, Микеле Стено, который позже сам стал дожем. Романтическая история не выдерживает критики, так как появилась через много лет после событий.

Более убедительные объяснения можно найти в положении в Италии в целом и в Венеции в частности в апреле 1355 года. Во многих соседних городах-государствах власть высших советов сменялась правлением синьорий, когда вся полнота гражданской и военной власти сосредоточивалась в руках единоличного правителя-синьора. По словам Джона Аддингтона Саймондса, наступил «век деспотов». Венеция только что потерпела поражение в войне с Генуей, а деспотии, как казалось, ведут войны более успешно, чем республики. Возможно, и среди венецианских патрициев, и среди простолюдинов зрела мысль, что более влиятельные дожи приведут Венецию к победе. Возможно, Фальер действовал, повинуясь не личному стремлению стать синьором, но как глава убежденных сторонников «партии войны», которые не желали мира с Генуей и замышляли решительный удар, способный навязать их волю. Почтение к аристократической конституции тогда еще не настолько укоренилось, как в следующем столетии.

Если среди представителей знати и была такая монархическая партия, ее существование старательно скрывалось правящим большинством. То, что представители правящего класса питали монархические идеи, можно предположить не только по стремлению Дандоло подчеркнуть и возвысить прежних дожей, и не только по заговору Фальера, но и по тем крайним мерам, на которые пошли ради того, чтобы Фальера не помиловали. Всем принимавшим участие в вынесении приговора и поимке заговорщиков разрешили носить оружие; видимо, члены Совета десяти боялись мести сторонников Фальера. Кроме того, любопытно посмертное оправдание Лоренцо Челси, дожа, правившего позднее. После смерти Челси официально объявили невиновным в неких неназванных преступлениях. Скорее всего, Лоренцо Челси, который до избрания дожем был флотоводцем, любил показную пышность и устроил большой двор; он любил парадные верховые выезды. Перед ним скакал один из придворных, который держал посох или розгу, символ власти. Однажды кто-то из советников дожа выхватил у придворного посох и сломал его. Видимо, решено было не давать делу ход. Ни в официальных документах, ни в хрониках того времени не упоминается ни об аристократах, ни о простолюдинах, считавших, что Венеция должна управляться синьором и что система пересекающихся советов устарела.

Между Третьей и Четвертой Генуэзскими войнами у венецианцев имелось много поводов для недовольства. Даже перед заключением мира с Генуей в 1355 году король Венгрии и Польши Людовик I (Лайош I) Великий, казалось, готов принять участие в войне, так как он имел притязания на Далмацию. На следующий год король Венгрии перешел в наступление, опираясь на поддержку соседей Венеции к северу и западу от нее. Венецианцы, уставшие от войны и расстроенные несколькими незначительными поражениями, уступили Далмацию. Впервые после знаменитого Далматинского похода дожа Орсеоло 1000 года венецианский дож отказался от титула герцога Далмации и стал называть себя просто «Божьей милостью дож Венецианский и так далее». Еще одно унижение венецианцы претерпели через несколько лет на Кипре, когда ссора между венецианским и генуэзским консулами из-за того, кто первый должен держать шпору короля или стоять по его правую руку на церемонии коронации, привела к мятежу, а затем к военной вылазке генуэзцев против короля Кипра, обвинившего и наказавшего генуэзца. Венеция ничем не помогла королю, вставшему на их сторону, и, когда генуэзцы вынудили короля Кипра заплатить им огромную контрибуцию и отдать главный порт Фамагусту, Венеция ограничилась тем, что вывезла с Кипра своих купцов. Одновременно Венеция несла большие расходы на подавление мятежа на Крите. Мятеж возглавили не завоеванные жители острова – греки, – как было в нескольких более ранних мятежах, а венецианские поселенцы, к которым примкнули знатные греческие землевладельцы, сохранившие свои земли. Мятеж был вызван непосильными налогами, навязанными Венецией, и пренебрежительным отказом в ответ на предложение критской знати прислать своих представителей в Венецию для обсуждения данного вопроса. Так была утрачена возможность ввести принцип представительства в правительство Венеции. Главари мятежников носили вполне почтенные венецианские фамилии: Градениго и Веньер, и правители Венеции сочли их злостными предателями, особенно после того, как мятежники обратились за помощью к Генуе (генуэзцы им отказали). Армия наемников, посланная из Венеции, подавила мятеж, но ценой еще одного резкого повышения государственного долга.

По мере того как рос размер «монте веккьо», фискальная политика порождала все более резкие противоречия в среде знати. Сокращение государственного долга в 1313–1343 годах поддерживало высокую цену облигаций, в то время как налоги и меры экономии, сделавшие возможным такое сокращение, наносили ущерб общей массе покупателей и некоторым торговцам. Желавшие сколотить состояние в странах Леванта требовали более агрессивной, пусть и более затратной, политики. Их меньше заботило поддержание «монте веккьо» на более высоком уровне. Нерешительность и колебания не устраивали ни одну из сторон, и государство слабело. Налоги повысили так, что они, с одной стороны, легли тяжким бременем на плечи граждан, а с другой – не способны были предотвратить дефицит. Долг вырос с 423 тысяч дукатов в 1343 году до примерно 1,5 миллиона дукатов в 1363 году и свыше 3 миллионов дукатов в 1379 году. Вместо того чтобы платить по старым долгам, правительство создало выкупной фонд, чтобы скупать облигации в те периоды, когда они стоили дешево. Более сомнительные меры предприняли для поддержания рынка. Прокураторам Сан-Марко, управлявшим благотворительными фондами, приказывали вкладывать в «монте веккьо» пожертвования на больницы и другие благотворительные учреждения, причем некоторые из них были в виде недвижимости.

В результате все складывалось довольно благоприятно для богатых «старых» семей, которые платили больше налогов и имели больше облигаций государственного займа, по крайней мере по сравнению с нынешней системой налогообложения. Хотя они вынуждены были в 1363–1372 годах отдавать 24 процента своего имущества, это составляло всего 8 процентов от известной доли их богатства: имущество оценивалось примерно в 1/3 истинной стоимости. Наверное, многие из них, дабы уйти от налогов, держали часть своих активов за рубежом. Поскольку цена облигаций в те годы редко падала ниже 80 и часто поднималась выше 90 (в 1375 году рыночная цена облигации составляла 92,5), если они хотели продать то, что их заставляли покупать, они возмещали от 80 до 90 процентов из отданных восьми. Короче говоря, в то десятилетие, в отсутствие других видов прямых налогов, богачи платили примерно 1 процент от своего фактического богатства.