лауреат Сталинской премии, который прежде редактировал журнал «Иностранная литература».

Чаковский вспоминал, как его вызвал заведующий отделом культуры ЦК Поликарпов.

– Садись! – сказал он своим грубовато-фамильярным и в то же время дружеским тоном и протянул из-за стола руку. – Так вот какое дело. Есть предложение, чтобы тебе перейти на работу редактором «Литературной газеты».

Вскоре состоялось решение секретариата ЦК.

Александр Чаковский:

«Одним из первых близко мне знакомых людей, которых я встретил после назначения, был Вадим Михайлович Кожевников, редактор журнала “Знамя”, известный писатель. И я, естественно, ему сказал, что иду работать в “Литературку”.

– Ну и дурак, – лаконично прокомментировал мои слова Кожевников.

– Почему?

– Арифметику знаешь? Так вот, газета выходит три раза в неделю. Теперь скажи: в каждом номере ты должен дать хотя бы одну критическую рецензию? Так? Значит, в месяц как минимум десять-двенадцать. А в год – самое малое, сто, а если, не дай бог, удержишься несколько лет, то сотни, самое меньшее – сотни! – писателей станут твоими личными врагами и постараются отравить тебе жизнь. Понял?

– Я ничего не мог сделать, – понуро сказал я.

– Ну, – со вздохом сказал Кожевников, – тогда – держись».

Чаковский придумал новый формат газеты и нашел человека, который превратил ведомственное издание в популярнейшую газету, – редактора «Вечерней Москвы» Сырокомского. Пригласил его и показал решение Политбюро о преобразовании «Литгазеты» в еженедельное издание нового типа, которое бы освещало важнейшие проблемы духовной жизни общества и могло при этом выражать неофициальную точку зрения – невиданное дело для советской печати!

Когда новый формат газеты обсуждался на секретариате ЦК, Борис Николаевич Пономарев засомневался:

– «Литературную газету» предполагается издавать в количестве шестнадцати полос. Это очень много.

Его поддержал Арвид Янович Пельше, новый председатель Комитета партийного контроля при ЦК и недавний руководитель советской Латвии:

– Формат газеты, мне думается, намечается неудобный. Неудобно будет читать.

Демичев возразил:

– Но это будет еженедельная газета, поэтому времени для чтения будет достаточно.

Суслов поставил свою подпись:

– Пусть выходит с 1 января 1967 года.

Чаковский сказал Сырокомскому:

– Предлагаю вам стать моим первым заместителем и вместе создать такую газету.

Сырокомский принимал решения стремительно:

– Согласен! Но учтите, что я привык к самостоятельности.

Чаковский усмехнулся:

– Будете самостоятельным… Вам передается вся полнота власти.

На другой день после прихода Сырокомского в «Литгазету» Чаковский ушел в отпуск. Сырокомский же без промедления превратил ведомственное издание в популярнейшее издание. Он собрал в стенах «ЛГ» целую плеяду талантливейших газетчиков.

Даже в советские времена находились журналисты и целые редакции, которые демонстрировали высокий профессиональный класс.

Академик Александр Михайлович Панченко замечал:

– Лакеи и холопы говорят: «Такое было время». Время всегда плохое, а справляемся мы с ним или нет – зависит от нас. Но при любом самом гнусном режиме места для порядочных людей зарезервированы.

И каждую среду по всей стране люди спешили к почтовым ящикам или выстраивались в очередь к газетным киоскам. 16-полосная «Литгазета» была глотком свежего воздуха. Поражала искренность интонации. Читатель чувствовал: эти люди на его стороне. Они не станут его поучать и наставлять, призывать к тому, во что не верят сами. И главное – это было очень талантливо. Таких материалов не было и не могло быть в других изданиях. Никто не решался браться за такие темы.

Виталий Александрович Сырокомский очень уважал Егорычева и от просьбы помочь в работе над речью на Пленуме ЦК отказаться не мог.

Что же сказал на Пленуме ЦК секретарь столичного горкома? Текст его речи был рассекречен не так давно благодаря Евгению Максимовичу Примакову.

Егорычев задался вопросом: превосходство израильской авиации над египетской ставит вопрос о надежности противовоздушной и противоракетной обороны Москвы. Достаточно ли защищена наша столица от авиации и ракет возможного противника?

– Очевидно, что волевые решения, принимавшиеся в области обороны, – напомнил Николай Григорьевич, – нанесли известный вред вооруженным силам, особенно авиации, флоту и в какой-то степени мотомеханизированным частям. Я прошу, товарищи, правильно меня понять. Я никого не хочу обидеть, ни на кого не намекаю. Но каждый из нас несет высокую персональную ответственность за свою работу, за свои поступки…

Егорычев предложил:

– Настало время на одном из пленумов заслушать доклад о состоянии обороны страны. Меня, например, как члена военного совета Московского округа ПВО, весьма беспокоит, что противовоздушная оборона столицы недостаточно надежна. Существующая система все более морально стареет, модернизация ее должного эффекта уже не дает, создание же новой системы ПВО столицы слишком затягивается.

Пока Егорычев выступал, стояла гробовая тишина. После выступления зал проводил его аплодисментами. Никто и представить себе не мог, что так резко и свободно московский секретарь выступал по собственной инициативе. Все были уверены, что речь одобрена Брежневым.

Многие с восторгом говорили:

– Какое блестящее выступление! Какая смелость в постановке вопроса! Какая глубина мысли!

Егорычеву и вечером звонили домой, поздравляли. А на следующий день, когда он пришел на заседание пленума, почувствовал, что отношение к нему переменилось. Егорычев рассчитывал на поддержку Генерального секретаря. Но предложение обсудить на пленуме военные и внешнеполитические дела, закрытые даже для членов ЦК, Брежнев воспринял как стремление потребовать от него отчета. Внешняя и военная политика – прерогатива Генерального секретаря.

Леониду Ильичу внушали, что Егорычев лезет не в свои дела и подрывает авторитет «первого лица», который является председателем Совета обороны и Верховным главнокомандующим. Может быть, Егорычев сам рассчитывает стать во главе партии? Доверенные секретари из «группы быстрого реагирования» получили указание дать ему отпор на пленуме. Разговор о состоянии вооруженных сил и военной техники, столь важный для нашей страны, был оборван…

После пленума Егорычев пришел к Брежневу:

– Леонид Ильич, я считаю, что в таких условиях я не могу руководить городской партийной организацией. Я могу руководить только в том случае, если пользуюсь полным доверием и поддержкой Политбюро и генсека. Мне такого доверия, как я понимаю, нет, и я должен уйти…

Он написал заявление:

«Генеральному секретарю ЦК КПСС тов. Брежневу Л. И.

В связи с тем, что на июньском Пленуме Центрального Комитета партии моя позиция получила осуждение двух членов Политбюро и двух кандидатов в члены Политбюро, я не считаю себя вправе оставаться в должности первого секретаря Московского городского комитета партии. Согласен на любую работу».

Леонид Ильич обзвонил членов Политбюро:

– Московская городская партийная организация нуждается в укреплении, и Егорычева стоило бы заменить…

Новым хозяином Москвы стал руководитель профсоюзов Виктор Васильевич Гришин, в пятидесятые годы служивший вторым секретарем Московского обкома.

«Мне позвонил по телефону Брежнев и попросил приехать в ЦК КПСС, – вспоминал Гришин. – Леонид Ильич предложил мне перейти на работу в московский горком партии. К этому времени я уже одиннадцать лет проработал председателем ВЦСПС. Срок немалый. Просить