смертельно рискуя из страха погибнуть от смерти иной (в периоды великой засухи); они спускались глубоко в ущелье, отыскивая ручей, а позже проложили для него русло, обустроив деревянный канал, но то время кончилось. Теперь для спуска требовалось уж слишком большое любопытство, которое как раз и приписывают козам, ведь порой оно просто распирает этих рогатых созданий.

И вот козочка — звали ее Бланш, и принадлежала она Феми — поскакала именно к ущелью.

— Куда это ты?!.. Эй! Эй! — Кричала Терез. — Эй! Чего это?!..

Она поднялась, продолжая ту окликать:

— Тэ! Тэ!

Но Бланш, не слушая, уже скрылась за огромными камнями.

— Тэ! Тэ!

Терез замахала хлыстом:

— Тэ! Тэ!

Маленькое вздутое лицо исказилось. Малорослая пузатая фигурка метнулась вслед за животным.

— Тэ! Тэ!

И снова:

— Тэ!

Крик раздавался уже вдали.

И вот уже никого и не видно, коза скрылась в ущелье, а Терез устремилась за ней.

Потом все было, как каждый вечер. Стадо спустилось с гор в обычное время, как и всегда. Стадо было собрано, позади шествовала Терез. Стадо было большим, и отсутствия в нем одной козы никто заметить не мог. Исчезла лишь частица огромной массы, которая то устремлялась с горных ярусов вниз скачками, только временами замедляя ход, напоминая водопад, то ровно шла по земле, являя картину оползня. Вид стада из-за одного животного не меняется. Настал дивный вечер, похожий на остальные. Все вещи были окутаны розовой дымкой, словно виноградные гроздья что помещают в кисейные мешочки, дабы защитить от ос. Послышалась неспешная песня. Оказавшись прямо над деревней (на последнем горном ярусе), Терез, как всегда, подудела в медный рожок.

Распахнула калитку. Животные вошли в загон. Она затворила калитку.

И все было, как каждый вечер. Как каждый вечер, приходили женщины, каждая забирала одну или две козы, берясь либо за один ошейник, либо обеими руками за два ошейника. Пока все было, как каждый вечер. Единственная разница заключалась в том, что Терез осталась возле загона, тогда как обычно сразу же шла домой.

И женщины:

— Чего ждешь-то?

Но она продолжала вязать чулок, этого вместо ответа для нее было достаточно.

Распухший зоб ее шевелился, руки двигались какое-то время в одинаковом темпе, пока не явилась Феми.

Феми собиралась войти в загон, но Терез проговорила:

— Можете не ходить.

— Почему это?

— Потому что вас там никто не ждет.

Такая была у нее манера изъясняться, поди пойми. Но люди понимали. Пытаясь засмеяться, она издала звук, из-за ее дефекта похожий на блеяние.

И больше ничего. Феми ничего не сказала, она не рассердилась, не принялась сетовать. Больше никто не сердился, никто не сетовал.

Ее обступили другие женщины. Одна сказала:

— У нас молока слишком много, возьмите…

— У нас скоро будут козлята. Мы с Люком дадим вам козочку…

И правда, зачем беспокоиться? Все уже не так, как прежде. Все уже совсем не так, как в прежней жизни, когда за каждую вещь приходилось платить, и порой даже больше, чем она стоила.

Из загона выходили последние животные, всех коз увели. Постепенно розовая поволока померкла. Мимо пробежала девочка в длинной юбке, из-за которой она казалась маленькой женщиной. На небосклоне цвета неспелого лимона появилась первая, яркая звезда.

И по-прежнему всюду было спокойствие, невероятное спокойствие, тишина. И все знали, что никогда ничего не изменится.

XIII

Тем не менее что-то как будто уже по-другому, иначе как объяснить сильное волнение Феми? Вернувшись вечером домой, она сразу же вышла. Вновь пошла в дом, снова выскочила. Точно так же, как и Шемен раньше, в иной жизни. Все точно так же, как в жизни прежней. Она ходила по саду и, раскачиваясь, бормотала:

— И все же это как-то странно!

В конце концов она сказала себе:

— Ну, тем хуже. Я все же пойду!

В великой тишине на площади пили коровы. Пока Феми шла, несколько коров еще оставались там, их можно было различить в сумерках. Они тянули воду, поверхность которой, тем не менее, оставалась ровной; коровьи бока едва касались друг друга в великом покое. Разве что какая-нибудь из них, подняв голову, мычала, словно кто-то дудел в берестяной рог. И все было пока невероятно спокойно на площади, но дело звало отсюда уйти, пойти дальше. Надо было добраться до улочек позади церкви. Бедной Терез вернули ее земной дом, но выглядел он так, словно вот-вот упадет (хотя теперь он уже никогда не смог бы упасть). Феми поднялась по шатающейся лестнице. Слышались звуки, словно кто-то колол дрова, это трещали горящие поленья. Она постучала, ей не ответили. Толкнула дверь. Вначале она увидела лишь огонь в печке. Казалось, в комнате никого нет. Ничто не двигалось, разве что время от времени выпрыгивала из топки искра, словно красная саранча. Напротив печки стояла скамеечка, и у нее вроде как была спинка… Или что это такое? Но вот оно зашевелилось.

Ворвавшийся в трубу порыв ветра разметал пламя; комната раскачивалась, словно корабль; стены клонились в сторону, затем словно распрямлялись; всплыла из темноты большая кровать с бортиками, опять потонула. Внутри Феми будто бы тоже все раскачивалось… Ах, бедные наши сердца! Наконец, она произнесла приветствие, затем повторила его.

И потом, дрожащим голосом:

— Терез!

Она сказала:

— Терез, я же ничего не знаю, а ты знаешь…

Но что следовало говорить дальше? А надо было что-то говорить. Одно из поленьев стрельнуло так громко, словно ружье. Головешки рассыпались, и настала почти полная тьма. И, словно при этом добавилось смелости, из тьмы донеслось:

— Послушай, Терез, никто ничего не узнает, обещаю. Ругаться тоже никто не будет, ты же знаешь, не то теперь время. Скажи мне, где Бланш… А то я вся изведусь…

Вдоль кладки снова взметнулось огромное пламя, спина Терез как-то странно задвигалась, она словно бы повела плечами.

Она еще больше нагнулась вперед, снова послышался ее смех, а потом она заговорила хриплым голосом:

— Если вы хотите увидеть все сами, я покажу, где это.

И Феми:

— Да.

Она внезапно решилась.

Вода в котелке загудела, пошел пар. Вода бубнила, напевала что-то свое, крышка приподнялась.

— Не позже завтрашнего утра! — продолжила Феми.

Затем повернулась, чтобы уйти, но прежде, чем миновать порог, глянула вновь на Терез; в темноте было видно, что та подняла руку и терла пальцем у носа.

Нос был маленький, какой-то плоский, а палец — короткий и весь перепачканный.

XIV

Ночи были короткими. Они уже не длились до бесконечности, как долгие зимние ночи