— Ты че, Лариска?

— Митяй, будь человеком, попроси Петра Петровича, чтобы менятоже взяли в клуб, чем я хуже Ирки со Светкой? — она прикоснулась пальчиками кего мощному колену. На ногтях, обкусанных до мяса, шелушился черный лак.

— Не понял, — криво усмехнулся шофер.

— Да все ты понял, Митяй, не придуривайся. Ирку со Светкойзабирают в закрытый бордель, у них настоящая жизнь начинается, с бабками, скрасивыми шмотками. Я тоже хочу. Я здесь не могу больше. Вот, смотри, — оназадрала футболку, обнажила впалый живот, острые ребра. Шофер скосил глаза иувидел три красные, воспаленные шестерки, нацарапанные на коже.

— Ты че, наколку хотела сделать, что ли? — спросил он,цыкнув зубом.

— Я не сумасшедшая, — помотала головой девочка, — это Русланменя пометил. Дико больно. Слушай, Митяй, у тебя девушка есть?

— Закройся, опусти майку свою, дура, — шофер брезгливопоморщился, — и вообще, выметайся из машины.

— Да ты не бойся, это не наколка, это пройдет, подсохнет, акорочки отвалятся, и ничего не будет. Царапины неглубокие, даже шрамов неостанется. Ну правда, Митяй, есть девушка у тебя?

— Брысь, сказал! — шофер вытянул сигарету из пачки, щелкнулзажигалкой и выпустил дым в открытое окно.

— Дай хотя бы покурить, трус несчастный, — сдерживая слезы,крикнула девочка, — все вы только кажетесь такими крутыми, а на самом делетрусы, слабаки, посмотрела бы я на тебя, если бы ты попал на нашу дискотеку.Небось, в штаны наложил бы, если трех шестерок на моем пузе боишься. Там у насзнаешь, что делается? Ну будь человеком, пожалей меня, возьми с собой, если утебя есть девушка, я все равно лучше, я тебя так буду любить… — Последние словаона прошептала еле слышно, в тупой выбритый затылок. Зеленые круглые глазаналивались слезами, маленький острый носик, усыпанный веснушками, покраснел,губы задрожали. Шофер резко развернулся и рявкнул:

— А вот за труса я тебя щас у рою!

— Урой, — кивнула девочка и шмыгнула носом, — а лучше вообщезамочи. Вот, точно, замочи меня, Митяй, — она вдруг захохотала хрипло,надрывно, — я сама никак не могу, не получается, жалко себя, а вот бы кто-топомог…

— Да пошла отсюда, дура сдвинутая! — шофер перегнулся черезее колени, открыл дверь. — Прыгай! И чтобы я тебя больше не видел!

— Трус! Козел! — громко крикнула девочка ему в лицо,схватила полупустую пачку «Парламента» и выпрыгнула из машины.

Шофер вяло выругался, выкинул недокуренную сигарету вокошко, широко, со стоном, зевнул, откинулся на мягкую спинку сиденья и черезминуту уже похрапывал.

А рыжая Лариса обежала дом и остановилась перед высокойдеревянной лестницей, приставленной к крыше. На втором этаже было распахнутоокно, и оттуда слышались приглушенные голоса. За птичьим щебетом невозможнобыло разобрать ни слова. Не долго думая, Лариса вскарабкалась по лестнице,легко и бесшумно, как кошка.

— Нет, а кому это нужно? — услышала она голос одной изблизняшек.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — ответилнеприятный вкрадчивый тенор, принадлежавший черно-красному, — ладно, девочки,нам пора. Вы все поняли?

— Какие у нас гарантии? — мрачно спросила Ира.

— Вы сами — вот ваша главная гарантия. Качество работы имолчание. Гуд бай, лапушки. Когда переедете к Петру Петровичу в клуб,обязательно вас там навещу.

Лариса болезненно поморщилась, сообразив, что главное онапропустила из-за глупой бесполезной болтовни с шофером. Послышался стук двери.В комнате близняшек повисла тишина. Лариса надеялась, что Ира и Света сейчас женачнут обсуждать визит Гулливера с неизвестным черно-красным, но они молчали,как будто чувствовали, что их слушают. Оставаться на лестнице не стоило, еемогли заметить, и Лариса быстренько спустилась, отошла к забору, села наберезовый пенек, достала из кармана штанов свистнутые у шофера сигареты, хотелазакурить, но не было зажигалки.

— Ты что здесь делаешь? — из окна на втором этаже высунуласьголова одной из близняшек. Лариса их так и не научилась различать, а потомукрикнула наугад:

— Ирка, будь человеком, кинь зажигалку. Голова спряталась, ичерез минуту к Ларисиным ногам упал коробок спичек. Лариса с наслаждениемзакурила.

Света захлопнула окно и села на кровать рядом с Ирой.

— Лариска, по-моему, подслушивала, — произнесла она шепотом,сестре на ухо, — там лестница у окна, она, кажется, только что с нее слезла.

— Ну, если она слышала весь разговор, то будет молчать, —Ира оскалилась, — ей ведь жить хочется. Ну, а если только кусок разговора, товряд ли она что-то поняла.

— Думаешь?

— Уверена.

Послышался приглушенный рев мотора.

— Эй, Лариска, ты где? Закрой за нами! — крикнул Гулливер.

— Я вам что, нанималась? — звонко, со слезой, отозваласьЛариса.

Ей ничего не ответили. Мотор опять взревел, ворота грохнули.

— Гады! — заорала Лариска. — Все гады! Ненавижу! А-а-а,убили негра! — запела она пьяным шальным голосом и трижды кулаком стукнула пожелезным воротам изо всех сил.

— Ты видишь, какая шалава? — развела руками Света. — Онаможет все разболтать просто так, самой себе во вред.

— Ну что ты заранее паникуешь? Лучше подумай, как будембабки тратить? — Ира обняла сестру и звонко чмокнула в щеку. — Можно шмотокнакупить, а можно в банке открыть счет. Слушай, отличная идея! Почему нет? Чеммы хуже других? Сейчас есть вполне надежные банки, мы с тобой кредитки заведем.

— Хватит! — шепотом крикнула Света. — Сначала надо получитьэти деньги. И не забывай, за что мы их получим. Размечталась! Счет в банке!Карточки! Нам бы с тобой уцелеть, Ирка, и не загреметь под фанфары.

Человек, позвонивший утром, больше не перезванивал. Ксюшапару раз набрала мобильный номер Олега, но телефон был отключен.

— Ладно, — вздохнула она, кладя трубку, — так даже лучше.

День летел легко и незаметно. Если не считать, что онипопали под дождь во время прогулки, ничего особенного не случилось. У Маши былоотличное настроение, она улыбалась, смеялась, хорошо кушала, уснула сразу, безслез и нудного укачивания в кроватке. Во время ее дневного сна Ксюша почиталаучебник биологии, лежа на старинной кушетке в гостиной и поедая свежуюклубнику. Лицо ее было измазано красной ягодной мякотью, она вспомнила, как этополезно для кожи, и решила сделать маску. Главное, успеть смыть, пока непроснулась Маша, чтобы не напугать ребенка.