Ксюша устроилась санитаркой в больницу, ужасно уставала, носквозь усталость все сильней чувствовала, как ускользает от нее то, ради чегоона жила на свете, ее счастливая, ясная, детская любовь. У Мити совершенно небыло времени. Когда она звонила, он разговаривал сухо, отрывисто, говорил, чтострашно занят, в какой-то момент она обратила внимание, что сам он ей ссентября не позвонил ни разу.

Когда в очередной раз он сказал, что занят и вечеромвстретиться не может, она, вспомнив, что у него осталась какая-то ее книжка,веселым голосом попросила ее вернуть.

— Хорошо, я занесу, — пообещал он.

— Нет, лучше я сама к тебе зайду вечером, — выпалила она.

— Только не сегодня. Я вернусь не раньше двух ночи.

На следующий вечер она опять позвонила, и он, после долгойпаузы, милостиво позволил ей зайти.

Его родителей не оказалось дома. Он прямо на пороге протянулей книгу. Она с мучительной улыбкой спросила, не угостит ли чаем.

— Да, конечно… Только, понимаешь, ко мне должны прийти. Яжду звонка.

— Не беспокойся, как только позвонят, я сразу исчезну.

Когда он наливал чай, руки у него заметно дрожали. Он то идело косился на часы, на телефон, курил, покашливал. Она пыталась разговоритьего, задавала вопросы, он отвечал коротко, иногда вообще не отвечал, не слышалее и, наверное, не видел. Повисали долгие, невыносимые паузы Ксюше хотелосьвстать и уйти, но она не могла наглядеться на него и наконец решилась спросить:

— Митя, у тебя есть кто-то?

Ничего глупее нельзя было придумать. Он брезгливо поморщился,покраснел и произнес неприятным высоким голосом:

— Вот только, пожалуйста, не надо выяснять отношения!

Именно в этот момент завизжал телефонный звонок. Митябросился в соседнюю комнату, по дороге опрокинув стул, и шарахнул дверью. Ксюшазнала, что именно сейчас надо уйти, исчезнуть, не прощаясь, но как будтопримерзла к кухонной лавке и мелкими быстрыми глотками прихлебывала жидкий чай.Он вернулся, едва волоча ноги, тяжело опустился на табуретку, закурил. Онвыглядел таким несчастным, что Ксюша не удержалась, встала и погладила его поголове.

— Что, Митенька, она не придет?

— Нет.

— Но ведь позвонила, — попыталась утешить его Ксюша, —позвонила, предупредила. Мало ли, какие у человека могут быть дела.

Он отложил сигарету, уткнулся лицом ей в грудь ипробормотал:

— Ксюшенька, ну почему ты такая хорошая? Она поцеловала егов макушку, отстранилась, застегнула пуговку на блузке, поправила волосы,широко, ласково улыбнулась и сказала:

— Все, Митя. Я пойду.

Он, не вставая, притянул ее к себе так резко, что она упалак нему на колени, и через несколько минут они оказались в его комнате, наскрипучей узкой тахтенке.

Ей так хотелось, чтобы он произнес хоть слово но он молчал,и как будто спешил, раньше ничего такого не было у них, только целовались,обнимались, оба сопели, но запретной черты не решались переступить. А тутвдруг, когда, казалось, все кончено, он раздевал ее, торопливо деловито, какбудто мстил ей, непонятно за что.

Потом они лежали, уставясь в потолок, и, не выдержав этогоужасного молчания, Ксюша прошептала:

— Она красивая?

— Кто? — спросил он, разворачиваясь и нависая над Ксюшейраскрасневшимся влажным лицом.

— Ну, та, которая не пришла сегодня.

— Да, очень, но тебе не стоит сейчас об этом спрашивать.Запомни, никогда не выясняй с мужчинами отношения, никогда не обвиняй. Этобесит, понимаешь?

— Разве я тебя обвиняю, Митенька? В ответ он неприятноусмехнулся, легко, пружинисто спрыгнул с кровати, вышел из комнаты и хлопнулдверью. Ксюша стала быстро, бестолково одеваться, никак не могла попасть врукав блузки, обнаружила, что в спешке он оторвал ей пуговицу на джинсах,наконец кое-как привела себя в порядок, пригладила встрепанные волосы, вышла, увидела,что он сидит на кухне в полосатом махровом халате и курит.

— Ты поняла? — произнес он, не глядя в ее сторону. — Никогдане упрекай, не обвиняй. Будь легкой, веселой, надменной, не смотри жалобнымиглазами и никому никогда не вешайся на шею. Будь холодной загадочной стервой.Впрочем, у тебя это вряд ли получится.

Ксюша несколько секунд молча смотрела на него, чувствуя, чтоглаза у нее сейчас именно жалобные, умоляющие, и вот-вот хлынут слезы, новместо того, чтобы заплакать, громко рассмеялась.

— Митенька, никогда не влюбляйся в холодных стерв, —произнесла она сквозь смех, — будь нежным, ласковым, и умоляю тебя, не куристолько, это очень вредно для здоровья. Ешь побольше фруктов и овощей, делайгимнастику по утрам. Все, пока, мой хороший. Не грусти.

На следующий день он позвонил, сказал, что она забыла книгу,за которой приходила, и явился к ней днем, когда она отсыпалась после ночногодежурства в больнице. Родителей не было, и все повторилось, но уже не такторопливо и грубо.

Примерно месяц они встречались почти каждый вечер. Всякийраз, когда с языка готовы были сорваться вопросы: «Митя, она тебя бросила? Ачто будет, если она вернется?», Ксюша начинала хохотать. Смехом она заменяла ивсе прочие, важные для нее слова: «Митенька, я тебя очень люблю, не уходи, яумру без тебя…»

— Мы с тобой знакомы с семи лет, ты никогда не была такойхохотушкой, — удивлялся он.

Когда она была у него дома и звучал телефонный звонок,сердце ее подпрыгивало к горлу. Он летел к телефону, сшибая все на своем пути.Потом она всматривалась в его лицо и вздыхала про себя с облегчением: «Уф,пронесло…»

Наконец ей пришло в голову, что нельзя все вечера подрядторчать дома, это скучно, к тому же проклятый телефон сводит с ума.

Заняв денег на работе, она купила билеты в кинотеатр«Пушкинский», самые дорогие, на вечерний сеанс, на американский боевик соспецэффектами, о котором говорила вся Москва. Митя сказал, что встретятся они упамятника, за пять минут до начала.

Шел проливной дождь, она, конечно, забыла зонтик и прождалаполтора часа. Потом, когда совсем окоченела, решилась позвонить ему изавтомата.

— А его нет, — сообщила Митина мама, — он будет оченьпоздно. Что-нибудь передать?

Ксюше померещился где-то в глубине квартиры чужой,мелодичный женский смех, и Митин урчащий, ласковый голос. Его мама не правильноположила трубку, и Ксюша вместо коротких гудков услышала раздраженный крик: