ржали заливисто лошади, гоготали мужские голоса, перебрасываясь шутками и прибаутками, порой совершенно срамного толка. Вот со двора, отгороженного от улицы высоким частоколом, мимо которого проезжали девицы, раздалась громкая брань. Из нее следовало, что некоему Миколе следовало бы придерживать норовистую кобылу за шею, а не за жопу, как собственную женку. Невидимый Микола не остался в долгу и с хохотом ответил, что любой на свете женке криворукий Устяг ни за что не вбил бы гвоздь мимо подковы, а раз вбил — пусть и получает копытом по хребтине.

Сразу видно — рабочая слобода. Царство мужчин, пропахшее деревом, огнем и железом. Да уж, ни один упырь в здравом уме и трезвой памяти сюда не сунется, обойдет поселение десятой дорогой. Проще уж вояку подгулявшего у крепости поймать. Кузнецовая кровь, может, и вовсе ядовитая для нечисти.

Однако ж ошивается в округе волкодлак, который явно ничего не боится. Ниенна невольно поежилась. По всем признакам выходило, что здесь он обитал, будучи человеком. В лес уходил охотиться, спускать жажду крови и убийств на вольном выгуле, а затем возвращался сытым и довольным. Может, и близкий родич тех самых Миколы или Устяга.

Но на кого он охотился-то? Неужто до других деревенек добегал и потом возвращался? И все молчат при этом, и не ходят вооруженными, и детей так далеко отпускают? Ниенна оглядывалась по сторонам, пытаясь подметить что-то подозрительное — и не находила ничего. Чистота вокруг невероятная, аж плюнуть в канаву стыдно. Дорожки к домам метены, бревна в стенах гладкие, каждая щелочка законопачена. Никаких худых амбаров да покосившихся крыш. Нет и огородов с капустой, морквой да репой, но по снующим туда-сюда людям было видно — живут справно, не нуждаются. Одеты хорошо, даже у баб и детей шубейки на меху. Не соболь, конечно, но белка с бобром пушились хотя бы на вороте и рукавах даже у мальцов, цеплявшихся за мамкину юбку. Что уж говорить о молоденьких и румяных красавицах? У Ниенны зарябило в глазах от кокошников, расшитых бисером да жемчугами, от цветастых платков с шелковыми кистями, от бус в два-три ряда, от звенящих в такт походке височных колец. Сразу видно — новоиспеченные жены, любимые, обласканные, наряжаемые, как куколки. Ручки гладкие, грязной работы в поле и на репище давно не видевшие.

Герда тоже с любопытством озиралась по сторонам.

— Бабы холеные какие, — хмыкнула она. — Прямо плывут лебедушками. Да уж, не Щедро Поле, где селянки Эдгара чуть на части не порвали от восторга. Кузнецовых слободок по земле немало разбросано, особенно около крепостей, только таких богатых я давно не видела.

Она царственно кивнула замершей посреди дороги молодухе, что глядела, открыв рот, на вооруженных до зубов девиц в коротеньких кожухах мехом вовнутрь и мужских шерстяных портах. Та живо отмерла из позы истукана, стремительно развернулась и рванула прочь.

— Радмилка-сплетница, — фыркнула ей вслед Хелена. — Сейчас всем растрезвонит, что девки при штанах и кинжалах в слободу заявились, не иначе как случилось чего.

— Пусть трезвонит, — отмахнулась Ниенна. — Показывай, где постоялый двор.

— А братик? — у девчонки тут же задрожала нижняя губа. — Вы же обещали, госпожа…

— Будет тебе братик. Вещи и лошадей только оставим да за комнату расплатимся. И в лавку зайти надо, «серебро» на лезвиях обновить.

— Так они в одном месте находятся, — сразу заулыбалась Хелена, а затем сунула руку за пазуху и достала платок. Стянула шапку, проворно повязала платок под подбородком и пояснила. — Кузнецы ругаться потом будут, если в шапке мужицкой увидят. Ингвару еще пенять начнут, что я малахольная. А мне вот в лесу в ней теплее. Из-под платка то и дело волосья выпирают в разные стороны, а шапкой прижал — и ничего…

Девчонка была простой, как медная монетка, и очень доверчивой. Ниенна подумала, что вряд ли ее обижает старший брат, при жесткой мужской руке растут совсем другие дети — молчаливые, боязливые, с затравленным взглядом. Маленькая Хелена же была как деревянное решето, сколько насыпали в него — столько и выпало. И вертлявая, как уж, все коленки Ниенне пятками истыкала. Все-то ей интересно по сторонам, все любопытно.

Стало быть, брат ее не бьет и по хозяйству без нужды не припрягает. Но по девочке было видно, что недостает ей женской ласки. Она так и льнула к белоголовой некромансерке, не боясь ни висящих на поясе кинжалов, ни знака Милосердной Смерти на бляхе, приколотой к груди, ни сморщенной головы лесной шишиморки, что промышляла как раз у людских деревень, воруя по ночам маленьких детей. Ниенна изловила поганку еще весной и решила, по совету Герды, «засушить на память» и повесить к седлу. Чтобы сразу видно было — не простые девки едут, грабить их чревато для здоровья. Может, поэтому и не трогали их лиходеи ни на трактах, ни в городах? Как знать, может, и голова незадачливого грабителя повиснет после драки на противоположной стороне седла…

И одета Хелена бестолково. Да, тепло, но как-то неряшливо, что ли? Обувь ей чуть велика, вязаные носки снизу поддеты, а под юбкой — теплые портки. Но сама юбка застиранная, наскоро схваченная неумелыми стежками на самом видном месте. Ниенна зашила бы лучше. Родители ее считали, что графской дочери нельзя быть неумехой, а уж всякий женский труд положено и вовсе знать, как свои пять пальцев. Иначе не получится после замужества набрать в дом достойных служанок. Как оценивать их мастерство, если сама ничегошеньки не умеешь?

И косы у девчушки заплетены криво, одна чуть толще другой. Платок только новый, с шелковой нитью, так и играет золочеными цветами на солнышке. И плащ хороший, дорогой, с меховой подкладкой. Видно, мужик одевал, которому главное — чтобы дите не замерзло и не заболело. Но явно брал по торговым рядам то, на что очарованная девочка показала пальцем. Баба бы всяко строже к такому важному делу подошла и не доверила пигалице самой выбирать наряды.

Ниенна не удержалась и поправила на Хелене вставший торчком воротник. Девочка в ответ довольно улыбнулась и сказала.

— Смотрите, мы приехали.

*

Постоялый двор располагался в доме, похожем на резной терем из богатых северных провинций. Два этажа, как в богатой усадьбе, снизу лавка и трактир, сверху — жилые комнаты. Чуть поодаль — банька и конюшня с открытой дверью, в которую виднелись разноцветные лошадиные морды, жующие овес.

И здесь тоже была чистота. Воздух в лавке свежий, пах еловыми дровами, медом и немного — кожей, железом и дегтем. Полы усыпаны сеном, при этом ни единого намека