с Баркли осторожнее, а я не слушала. Или недостаточно слушала. Думала, справлюсь.

К тому времени, как ты вернулся из Сиэтла, оставалось только уступить – прошу, поверь мне. Это не значит, что других решений вообще не было, раньше они были, но я их не видела или отбрасывала. Меня ослепило желание летать, и, может быть, кое-что станет яснее, если я признаюсь: меня тянуло к Баркли, всегда, с самого начала. Такое притяжение, наверное, оправдывает многое. Может быть, ты меня поймешь. Ты толком так и не рассказал о девушке из Сиэтла. Я бы хотела поговорить с тобой как следует. Знаю, я всегда пытаюсь оказаться в центре внимания, и, боюсь, опять выскочила.

В любом случае свершилось. Я жена. Говорят, девушки мечтают выйти замуж, но положение жены страшно похоже на поражение, выряженное победой. Когда мы выходим замуж, нас поздравляют, но потом нам приходится уступить всю территорию и подчиниться новой власти, как побежденный народ. Главная опасность сейчас в том, что Баркли опять добьется своего – он хочет ребенка, а как раз ребенок пугает меня больше всего. Страшная западня. Я с трудом представляю, сказала я ему, что у меня когда-нибудь будет ребенок, и уж точно не сейчас. Я думала, он поймет, но… Нет, он понял. Но ему плевать, вот в чем дело. Он хочет заманить меня в западню. Ты сейчас один в доме Уоллеса, странно. Ездишь ли ты на «Форде»? Видишь ли Калеба? Рисуешь ли? Что слышно о Уоллесе? Если увидишь мистера Стэнли, передашь ему от меня привет?

По крайней мере, в гостинице есть библиотека. Располагая всем временем, что было моим, когда я читала, я опять чувствую себя ребенком. У меня ведь в жизни было так много времени для себя. Но, Джейми, я никогда прежде не чувствовала себя одинокой, поскольку мы никогда не ссорились. Стыдно признаться, я не осознавала, насколько ты мне опора. У меня такое чувство, будто я потеряла одно крыло и стала бесполезным комком мусора, который падает вниз. Надеюсь, ты ответишь мне и скажешь, что в порядке, хоть я и не могу тебя видеть.

Сейчас я выйду и сама отправлю письмо, чтобы Баркли его не перехватил. Жена не может иметь надежды на приватность.

Сестра шлет любовь.

Твоя Мэриен.

P. S. Мы пробудем здесь еще три недели, так что, если мое письмо не задержится в пути и ты быстро на него ответишь – а если я когда-либо тебя о чем-то просила, так именно об этом, – у меня есть серьезный шанс получить твой ответ до того, как мы двинемся в обратный путь.

Миссула,

1 декабря 1931 г.

Дорогая Мэриен!

Выбираю легкий путь и сначала отвечаю на вопросы. Я не ездил на машине, но, получив твое письмо, решил, что теперь буду ездить. Большое спасибо. Приятная перемена после дряхлого старика Фидлера или моего велосипеда. Ты спрашиваешь про Калеба. Я вижу его, как можно видеть волка в лесу – очень редко и с некоторым испугом. Он заходил на прошлой неделе, мы выпивали и слушали граммофон Уоллеса. Он не изменился, хотя, по-моему, чуть слишком играет роль человека гор, чего ожидают от него клиенты. К сожалению, Джильда совсем плоха. Я спросил, может ли он отправить ее к врачу в Денвер, но Калеб сказал, что она ни за что не поедет, и, думаю, он прав. По крайней мере, она перестала водить мужчин, поскольку Калеб дает ей много денег на выпивку.

Ты спрашиваешь, рисую ли я. Да, рисую. Попробовал маслом, хотя, если честно, основное время уходит на хандру. Может, что-то такое в доме, он превращает людей в нытиков. Девушка из Сиэтла – у меня не хватит терпения записать историю целиком, а у тебя, полагаю, не хватит терпения прочесть. Могу только сказать, я надеялся, она не будет занимать все мои мысли так долго. Я понял, мы любим не человека, а свое представление о жизни с ним. А потом остается грустить и о том и о другом. Я всегда думал, что поступлю в университет, а затем пойду в Службу охраны леса, но сейчас мне трудно представить себя там. После того как я навоображал жизнь с Сарой, прежние мысли кажутся убожеством. Мне ее не хватает, но вместе с тем я испытываю странную, мстительную потребность показать ей, хотя что именно, не знаю. Наверное, мне хочется, чтобы она пожалела, чтобы страдала, как я, и одновременно хочется быть человеком, который оградил бы ее от всех невзгод. Разве логично?

Калеб говорит: «Дай время», – хотя больше-то я все равно сейчас ничего не могу.

У Уоллеса дела, судя по всему, неплохо. Об этом говорят его письма и врач, хотя, по-моему, он еще нестабилен. Я звонил туда на прошлой неделе. Он будто выжат и высушен, как гриб, и теперь восстанавливается притоком свежей жизни. Уоллес сказал, теперь, когда он не пьет, мир кажется ему слишком ясным, слишком ярким, как солнце или снег. И еще он опять начал писать. Я поинтересовался, где он взял денег, но врач пояснил, что «покровитель» оставил дополнительный взнос именно для работы. Я никогда не смогу простить Баркли, но признаю доброе дело. Уоллес, кстати, чувствует себя очень виноватым, он плакал в телефон, у него такое чувство, будто он тебя продал. Никто никого не продавал, заверил я его.

Прости мои слова. Странное (и слабое) утешение слышать о притяжении между тобой и Баркли. После своего крошечного злосчастного романа я в состоянии понять, что притяжение может завести нас бог знает куда.

Но если ты не хочешь ребенка, то должна сделать все возможное, чтобы его избежать. Я тут небольшой знаток, но думаю, ты была права, когда использовала в письме слово «западня». Я знаю, ты веришь, будто Баркли по-своему любит тебя, но еще он пытается сломать тебя. Может быть, для него это одно и то же. От того, что уже случилось, не уйти, не обратить вспять, но, если у тебя появится ребенок, вряд ли ты найдешь в себе силы оставить его, как оставили нас. Надеюсь, когда-нибудь ты уйдешь от Баркли и найдешь дорогу к собственной жизни. Пожалуйста, Мэриен, не сдавайся. Не знаю, полезен ли я в качестве крыла, но всегда помогу тебе всем, что в моих силах, если ты попросишь. И даже если не попросишь, я буду стараться как могу.

Твой

Джейми.

* * *

Человек за стойкой администратора эдинбургской гостиницы, которую недавно покинули мистер и миссис Маккуин, увидев письмо, вздохнул и обратился в службу пересылки, откуда оно вместе с другой корреспонденцией было отправлено в Америку на адрес мистера Баркли Маккуина.

Монтана

Декабрь 1931 г. – январь 1932 г.

Сэдлер встретил Мэриен и Баркли у вокзала Калиспелла в элегантном черном «Пирс-эрроу».

– Долгий путь. – Он открыл черную дверь Мэриен, не потрудившейся ответить.

Другой человек, салиши, работавший в Бэннокберне, ехал сзади на грузовике с багажом. В дороге Мэриен спала, выказывая нарочитое равнодушие к мужскому разговору, к той минуте, когда впервые увидит свой новый дом. Баркли пришлось растолкать ее. Когда она увидела снег, горы, квадратный, покрытый шифером, представительный, симметричный дом из серого камня, ей на секунду показалось, что она опять в шотландском Высокогорье.

Мать с дочерью Кейт стояли на крыльце, по обе стороны которого красовались две огромные каменные урны. Кейт, в сапогах для верховой езды, коротком тулупе и широкополой шляпе, пожала Мэриен руку. На свадьбе она сказала:

– Я не смогла его отговорить. Хоть и пыталась.

– Я тоже, – ответила тогда Мэриен.

Кейт нахмурилась:

– Не сомневаюсь.

На матери Баркли – матушке Маккуин, как она желала, чтобы ее называли, – было коричневое платье и тяжелая шаль. Серебряный крест свисал почти до пояса. Седые волосы уложены в пучок из двух толстых кос, лицо в длинных, тонких морщинах. Она удивила Мэриен, обняв ее и похлопав по спине, как будто ободряя ребенка.

– Тебе здесь очень рады, – тихо пробормотала мать Баркли со странной смесью акцентов – французского и салиши.

Мэриен оказалась не готова к такому