В то же время, в этом прованском кругу действовали иные силы и влияния в форме потока переводов из иудео-арабской и, в частности, неоплатонической литературы, как оригинальные тексты, так и еврейские адаптации. Каббалисты, тем самым, впитали духовное наследие, которое обогатило как их идеи, так и язык, и влияние их стало весьма очевидным в следующем поколении. В трёх великих монотеистических религиях неоплатонизм к тому времени часто появлялся в популярном облачении; многие его работы пользовались большей популярностью среди широких кругов энтузиастов и религиозным умов, чем среди адептов строгого научного мышления. Стоит лишь вспомнить эсхатологию душ, представленную в псевдо-эмпедокловой Книге о пяти субстанциях или псевдогерметической Книге двадцати четырёх Мастеров с её смелыми и парадоксальными определениями божества[373]. Более того, эта область стала свидетелем огромного религиозного брожения, которое началось с движения катаров и дало о себе знать в различных еврейских группах.

В этом поколении во Франции и особенно в её южной части мы слышим со всё большей частотой об учёных, называемых эпитетом ха-паруш, аскеты, или ха-на-зир, назореи. Точное определение этих понятий приводится в установлении, которое, без сомнения, было составлено в этой области в начале XIII века или несколько ранее. Там сказано, что

...следует назначать учёных, чьё призвание — непрерывно заниматься Торой, чтобы община могла исполнять свой долг изучения Торы, и, чтобы правление небес не терпело утраты. Перушим [буквально: те, кто выделены, отделены] — таково имя, данное учёным, посвящающим себя исключительно изучению Торы; они называются на языке Мишны перушим и на языке Библии незирим — и такое отстранение [от мирских дел] ведёт к чистоте[374].

Из этого определения очевидно, что такое учреждение во Франции не имеет ничего общего с аскетическим движением «Плакальщиков Сиона», абеле идйон, которое несколькими столетиями ранее было широко распространено по Ближнему Востоку и, прежде всего, в Палестине. Путешественник Веньямин из Туделы ещё находил его следы в Иерусалиме в XII столетии. Происхождение перушим, скорее, связано с религиозным энтузиазмом, который охватил Францию в XII столетии, найдя выражение в еврейской среде, а также в окружающем христианском мире, включая реформистские движения и их религиозные ереси. Естественно, сам выбор слов уже отражает дух аскетизма, который характеризовал этот период. Эти перушим взяли на себя «иго Торы» и полностью отстранились в мыслях от забот этого мира. Они не занимались торговлей и стремились достигнуть чистоты. Сходства между этим явлением и христианским монашеством, с одной стороны, и состоянием perfect! или bonshommes среди катаров, с другой, особенно поразительны, несмотря на явные расхождения, следующие из различных подходов иудаизма и христианства к целибату. Назореи — это не просто хасиды в хорошо определённом смысле Книги благочестивых и немецкого хасидизма [375]. Очевидно, что мы имеем дело с параллельным слоем в еврейских общинах, многие члены которого, без сомнения, также склонялись к более радикальным требованиям немецкого хасидизма. В конце своей галахической работы сам Рабад выделил из своего талмудического материала именно то определение хасидут, которое ближе всего подходило к ментальности немецких хасидов[376]. Р. Эзра из Жероны в своём комментарии к агадам также называет Иакова Назорея именем Иакова Хасида[377]. Для нас важно существование в обществе такого слоя, который по своему определению и призванию имел возможность вести созерцательную жизнь. Не стоит и говорить, что такой слой мог породить людей с мистическими наклонностями.

Члены этой группы также упоминаются в самых ранних каббалистических источниках после Иакова Назорея как представители мистической традиции; это могут быть как имена исторических личностей, так и выдуманных фигур, появляющихся в псевдоэпиграфических документах[378]. В самом деле, именно выдуманный характер этих имён нерушим и незирим отличает настроение, доминирующее в этих каббалистических кругах. Авторы этих выдумок, очевидно, очень хорошо знали, какой слой связан с ожившими гностическими импульсами Каббалы. Эти люди изучали Тору, но держались подальше от нового философского и рационалистического просвещения. Они были столь же глубоко подкованы в народных верованиях немецких хасидов, и, вероятно, именно они ввели религиозные импульсы и народную религиозность в новые формы каббалистического движения. Кажется, сомнительным приписывать этим кругам активное участие в битве против новых рационалистических течений или роль любого рода оппозиции, раз уж на то пошло. Скорее похоже, что они играли естественную, органическую и невраждебную роль в обществе, пронизанном религиозным брожением, которое также стремилось найти в этом учреждении выход для «общинной аскетики».

Иаков Назорей из Лунеля был человеком как раз такого типа. До нас дошли сведения, что он был не единственным в своей общине, кто вёл жизнь такого рода. В 1165 году Веньямин из Туделы видел в Лунеле р. Эшера ха-Паруша, «который удалился от мирских дел и посвящает день и ночь учёбе, практике аскетизма и не ест мяса» [379]. Именно для этого аскета Иехуда ибн Тиббон перевёл на иврит нравственный трактат ибн Габироля «Об улучшении качеств души». Грец, опираясь на описание Беньямина, присвоил ему свой любимый ярлык «обскурантиста»; похоже, он учуял в нём мистика, что немедленно пробудило в нём враждебность. Эшер бен Мешуллам, сын самого влиятельного учёного в общине, столь же богатой на учёных, как и Лунель, таким образом, был паруш не только в ранее установленном смысле, но и представителем более радикальных наклонностей: подлинным аскетом. Нет необходимости напоминать, что в средние века аскетические идеалы могли проявиться в любое время и в любом месте, как в исламе, так и в христианстве и иудаизме. Тем не менее, мы должны помнить, что аналогичные идеи появились в той же прованской среде, где нравственный упадок, наблюдавшийся среди католического клира, толкал людей к прославлению идеалов, очевидно, воплощённых в perfecti катаров. Как еврейские назорей Франции взяли на свои плечи всю тяжесть ига Торы, к которому следует добавить и аскетизм, так и «совершенные» взяли на себя ношу мироотрицающей нравственности «нео-манихейства», которую богомилы перенесли в Италию и Францию и которая, в их глазах, была тождественна изначальному христианству. Воздержание от мяса было одним из самых заметных элементов в поведении «совершенных» катаров.

Именно в эту среду нам следует поместить Иакова Назорея. Среди нескольких фрагментов, дошедших до нас от него, есть заметно аскетический текст, сохранившийся у Эзры из Жероны; он также появляется в Книге обычаев его младшего брата Эшера бен Саула. Дополнительная душа, которую,