научное (и творческое) кредо состоит в том, что пристальное внимание – эта обновленная форма взгляда – может привести к пониманию необходимости больше заботиться об общем благе. Кайгородов, как и Нестеров, по-своему тоже создает икону родной природы, работая над «преодолением аутизма» по отношению к ней, о котором говорит Хриссавгис: «Какое-то отсутствие знаний, понимания заставляет нас использовать и даже растрачивать красоту вселенной…» [Chryssavgis 1999: 119]. Благодаря своим научным знаниям и пониманию процессов урбанизации и индустриализации Кайгородов уводит православные традиции, поэзию и фольклор далеко от нестеровского иконического прошлого, в мир современных эмоций, служащих основой для формирования непосредственно экологической этики.

Глава 6

Измерения, поэзия и педагогика на природе

Дмитрий Кайгородов и русский лес

Встань! Оторвись от книг, мой друг!

К чему бесплодное томленье?

Взгляни внимательней вокруг,

Не то тебя состарит чтенье!

Уильям Вордсворт. Все наоборот (пер. И. Меламеда) [Вордсворт 2017: 443]

В грязи садов и огородов

Уж появился Кайгородов —

Пришла весна.

Студенческий фольклор

Стишок звучит панибратски в хорошем смысле. Библиотекарь в Лесной академии сразу записала мне его на обороте библиотечной заявки, как только узнала, что я интересуюсь отцом русской фенологии, который был также профессором лесной технологии. Она сказала, что это студенческий фольклор о Дмитрии Никифоровиче и его легендарных прогулках по окрестностям академии. Он же цитируется у Льва Разгона: мемуарист и бывший узник ГУЛАГа, написавший в 1983 году хвалебную статью о Кайгородове, Разгон считал, что этот стишок высмеивает фенологические походы. Кайгородов умер в 1924 году, но напоминающая о нем поговорка прижилась; надо сказать, что парк, в котором самый знаменитый русский фенолог ежедневно гулял, с его времен очень мало изменился. Зажатые между возвышающимися железнодорожными путями в северной части Санкт-Петербурга, на землях, граничивших с промышленными районами начала XX века, обширные территории Лесной академии стали зеленым оазисом для обеденных прогулок, удивительно тихим лесным уголком посреди бетона и забитых автомобилями шоссе, ведущих к северу от города. Есть здесь изящное классическое главное здание, напоминающее о том, что находишься в Петербурге; есть за ним и функциональная кирпичная коробка, напоминающая, что век сейчас двадцать первый. Ухоженная же территория парка может похвастаться коллекцией, насчитывающей более тысячи наименований деревьев и кустарников; парк был основан в 1827 году и пережил не только революцию и Гражданскую войну, но и блокаду Ленинграда и морозы до минус 43 градусов по Цельсию [Buligin, Firsov 1996: 33–35][273]. Есть здесь и местные виды, и растения из Восточной Азии, даже что-то с территорий Скалистых гор – как если бы леса со всего мира прислали своих изысканных послов в этот наиболее европейский и плотно заселенный из русских городов[274]. В апреле 1917 года судьбоносное возвращение Ленина из Финляндии осуществлялось совсем недалеко от традиционных мест прогулок Кайгородова, здания с колоннами и тихого парка. В России начинаешь жалеть о том, что говорить не могут не только стены. Гуляя по парку прохладным утром в июне 2004 года, я лишь частично осознавала, скольким могли бы поделиться мои безмолвные компаньоны. Наследие Кайгородова бережно сохранено в библиотеке академии, но гений места заключен не только в этих листах бумаги.

Санкт-Петербургский государственный лесотехнический университет. Фото автора

Санкт-Петербург – последнее место, куда поедешь искать лес. Этот северный город – памятник человеческой воли и инженерной мысли, город из привезенного камня и обработанного дерева, построенный в дельте реки. Для староверов Мельникова-Печерского Петербург был олицетворением духовного упадка и культурного самоубийства. Их легенды о божественном вмешательстве и спасительном погружении в воду являются полной противоположностью сюжету об угрозе наводнения, так волновавшему мелких чиновников и прогрессивную интеллигенцию[275]. «Смешной человек» Достоевского должен сбежать из города, чтобы вспомнить, что такое общение на лоне природы и с самой природой. Адмиралтейство в центре Санкт-Петербурга служит элегантным напоминанием о мощи российского флота и мастерстве его строителей, которое парадоксальным образом привело одновременно и к уничтожению, и к сохранению русских лесов; сам Петр, по выражению Н. М. Зобова, был первым лесоводом России, а его драконовские законы – первыми попытками сберечь для государственных нужд древостои сосны и дуба [Зобов 1872]. В конце XIX века люди, заговорившие о необходимости устойчивого лесопользования и введения правил охраны лесов, обнаружились не в лесах Заволжья или в тургеневском Полесье, а в пригороде Санкт-Петербурга. Д. Н. Кайгородов – профессор лесной технологии, кропотливый фенолог, популяризатор, чьи рассказы о птицах, о погоде и о лесах читали по всей империи – гулял и писал в собственном доме в Лесном, призывая своих соотечественников любить, изучать, защищать природу.

Многие из рассмотренных в этой книге текстов – о путешествиях; о путешествиях в относительно далекие, представляющиеся экзотическими уголки, ставшие для России знаковыми или в чем-то показательными. В таких поездках охотятся на вальдшнепа, ищут потерявшихся животных, идут по следам других писателей, заходят в философские и исторические дебри; тут случаются озарения, встречи и огорчения, выходы за границы – как физические, так и метафорические. Кайгородов же – первый из наших авторов, кто ведет нас в лес ради самого леса, чтобы просто посмотреть, понять механизмы его развития и жизни при помощи языка ботаники и лесоводства. Его тексты не подвергают сомнению бескрайность русских земель и лесов в особенности, но зовет он нас в леса, которые практически всегда у нас под боком, известные с детства и из ежедневных прогулок, находящиеся прямо за углом даже у наиболее городских из его читателей. Выбор локации и цели обусловлен жанром этих очерков и профессией их автора: Кайгородов был ученым, и он в чистом виде натуралист, в отличие от Тургенева, Короленко или Мельникова-Печерского, каждый из которых включал пассажи тщательных наблюдений за природой, но приспосабливал их к главным сферам своего интереса: этнографии, философии, культурной критике. Кайгородов предлагает читателю очерки родной русской природы, созданные для того, чтобы развлечь, просветить и вызвать определенную душевную реакцию – вызвать отклик, который можно определить как идею сохранения природы.

Кайгородов любопытным образом оказывается между мирами царской России и советской эпохи, между сельскими и лесными традициями и восприятием природы городским жителем. Как профессор он участвовал в обучении специалистов по лесоводству, которым суждено было выступать в защиту устойчивой урожайности и охраны природы при Сталине; также он создал своего рода жанр популярного естествознания, развлекавший