Жжение в груди достигло пика, и на миг я ослепла, а через секунду обнаружила в руках невесть откуда взявшийся клинок, которым я то резала путы на руках и ногах Кириона, то остервенело била по подползавшим к нам щупальцам.

Их становилось все больше.

– Беги, – хрипел, как выяснилось, принц, стряхивая с себя остатки веревок и пытаясь нащупать на земле какое-нибудь оружие.

– Дай ему насытиться, – вторил ему голос сестрицы, но я не могла разглядеть ее среди деревьев.

– Что это за тварь?! – закричала я.

– Бабкин питомец. Какова добрая травница, а?

Смех сестрицы прозвенел над лесом, и я наконец поняла, что она стоит у расщелины, только ниже по склону. Выжидает.

– Кстати, можешь помирать, – продолжила она. – Ты ведь почувствовала, да? Почувствовала, что ее не стало?

Почувствовала. В тот самый миг, когда сердце мое взорвалось и потухло, а глаза научились видеть во тьме.

– Можешь помирать, – повторила Сали, и вдруг топнула ногой да взмахнула рукой, с которой сорвался сноп рыжих искр.

И тогда одно из щупалец обхватило ногу принца, а второе – мою, и оба устремились обратно в бездну.

Я зарывалась пальцами в землю, ломая ногти, пыталась сесть и дотянуться до твари клинком, но только беспомощно трепыхалась, как рыба на крючке. И лишь когда рядом закричал Кирион, сила будто сама хлынула из меня, отсекая сразу несколько конечностей Зверя.

Из глубин пропасти донесся визг, но я уже ползла к принцу, мечтая лишь о том, чтобы он был жив, все еще жив…

Щупальце оторвало ему ступню, землю заливала кровь, и в бледном лице Кириона ее не осталось ни капли. Оглушенный болью, он ловил воздух ртом и никак не мог вдохнуть.

– Дыши, дыши, – умоляла я, перетягивая рану и строго поглядывая на оставшиеся конечности чудовища.

Они копошились у обрыва, точно змеи, но не смели приблизиться, чем разозлили Сали.

Она снова топнула ногой и взмахнула рукой, и тогда я, вскочив, бездумно повторила ее жесты.

– Можешь помирать, – подкрепила я приказ ее же словами и, наверное, больше всех удивилась, когда Зверь подчинился.

Щупальца его так быстро устремились к моей сестрице, что она не успела сделать даже шаг прочь от обрыва и в следующую секунду уже падала в пропасть, опутанная ими, будто цепями.

– Проверь… проверь… – хрипел у моих ног Кирион, и я послушно подошла к расщелине.

Но лишь послушала затихающий внизу вопль, а взглянуть так и не решилась. Мало ли что покажут мне эти новые глаза. Мало ли что откроют. Вместо этого я смотрела, как тени впитываются в землю и исчезают, как застывают неподвижно раскидистые ветви и деревья становятся выше и внушительнее, словно распрямляют сгорбленные плечи. Теперь над лесом виднелось чистое небо, а в небе – луна с кроваво-красным ободком.

Дурной знак, в такую ночь зло завсегда победит, – говорила бабушка.

Да только кто ж ей теперь поверит.

В день нашей свадьбы настроение мое мало походило на безмятежное счастье новобрачной. Что-то не давало мне покоя, грызло изнутри с остервенением бешеного пса, так яростно, что я то и дело сбивалась с шага и натыкалась на стены. В углах комнат сгущался мрак, по длинным сверкающим коридорам вперемешку с суетящимися слугами носились призраки прошлого, и, не выдержав, я сбежала из дворца на укромную скамейку, приютившуюся в тени раскидистого дерева в глубине парка.

В последние месяцы я частенько пряталась здесь, оплакивая свои потери, но Кирион непременно находил меня и не позволял горевать в одиночестве. Теперь же у него явно имелись другие заботы, и я была даже рада, что перед вступлением в новую жизнь смогу окончательно проститься с прежней.

Я так и сидела, закрыв глаза, сжимая сорванные по дороге цветы на коленях и неестественно, до боли распрямив спину, мысленно перебирала события последних лет. Вдруг получилось бы найти подсказку, понять причины своей слепоты или чужой жестокости. И когда позади раздались шаги, я даже не оглянулась, зная, что в эту часть парка почти никто не забредает.

– Мой принц, – невольно улыбнулась я и услышала над самым ухом:

– Нет, мой.

Но встать уже не смогла. Даже просто дернуться не получилось. Тело мое налилось тяжестью, будто закованное в броню, и, опустив глаза – единственное, что еще шевелилось, – я с ужасом увидела вместо собственной кожи и нежного шелка платья лишь серый безжизненный камень.

А сила, та самая сила моих нечестивых предков, что терзала меня все эти месяцы, быстро и уверенно утекала прочь, точно вода из треснувшей чашки.

Сали стояла передо мной, грязная и растрепанная, раскинув руки и впитывая ее, как цветок солнечный цвет. И чем оглушительнее звенела во мне пустота, тем ярче расцветала сестрица.

Синяки и царапины на ее лице и плечах заживали; сальные, нечесаные черные волосы отрастали и струились по спине золотыми кудрями, а разодранные лохмотья, в которые превратилась ее одежда, с каждой секундой все отчетливее походили на мое белоснежное свадебное платье.

Через минуту я уже смотрела в собственные лучистые глаза, на собственную счастливую улыбку.

– Там, на северном склоне, я должна была получить силу и занять место принца. Сразу двух зайцев… – мечтательно протянула Сали, присаживаясь рядом со мной. – Но так тоже неплохо. Разве что королевской чете придется подвинуться чуть раньше. Наследнице нужен трон.

Я снова попыталась дернуться, шевельнуться, сделать хоть что-то, в надежде расколоть каменную ловушку, но вскоре поняла, что никакой ловушки нет. Меня не заперли в статуе, я сама стала камнем.

– Ну что ты, не плачь. – Сали склонилась ближе, провела ладонью по моей бесчувственной щеке, и я увидела, что на пальцах ее заблестела влага. – А то еще решат, что статуя волшебная.

Затем она встала и неожиданно рассмеялась.

– Знаешь, это, конечно, опасно, но я не удержалась. Оставила тебе шанс на спасение. Будет забавно наблюдать за твоими метаниями, ведь, желая свободы, ты будешь вместе с тем желать ему смерти.

Тогда я в последний раз слышала голос сестры – с тех пор она неизменно пользуется моим…

Говорят, в королеву влюбляется всякий, кому она улыбается, но сердце ее навеки отдано королю.

Говорят, ради нее он готов свернуть горы, но королева никогда об этом не попросит.

О них много чего говорят, и только я знаю правду.

У королевы нет сердца – лишь черная бездна пульсирует в ее груди и питается людскими страданиями.