– Он хороший человек, – шепнула мне мать и сжала мою руку. – Добрый и заботливый, хоть с виду и не такой. Просто не знаю, что бы я делала без него.

Может быть, именно поэтому, когда Лахлэн выходил из палаты, я взяла у него листок бумаги с номером телефона.

– На тот случай, если передумаете, – прошептал он мне на ухо.

Да, может быть, именно поэтому я не выбросила эту бумажку, а сунула в портмоне.

В тот день, когда мы с матерью ушли из больницы со стопкой рецептов и расписанием сеансов химиотерапии у меня в сумочке, листок бумаги с телефонным номером Лахлэна все еще лежал у меня в портмоне. Именно тогда я оказалась в маминой квартире в Мид-Сити[91] и увидела нищету, в которой она жила. Именно тогда прибыл первый счет за лечение – пятизначный кошмар. Именно тогда мою мать рвало кровью после первого сеанса химиотерапии, и я осознала, что уход за ней – это полноценная круглосуточная работа на обозримое будущее. Именно тогда я отказалась от предложений работы в нескольких городских художественных галереях, музеях и мебельных магазинах.

Я не жила рядом с матерью несколько лет и твердо решила компенсировать свое отсутствие. Но вот беда, у меня не было средств для ухода за ней. У моей матери не было финансовой подушки безопасности. Ее опорой должна была стать я, но у меня не было того, в чем она в то время нуждалась больше всего: не было ни денег, ни работы, ни друзей, ни перспектив. Только долги и решимость.

В тот день, когда я сняла с банковского счета последние пятьдесят долларов, чтобы оплатить счет за газ, я нашла в портмоне листок бумаги с номером телефона Лахлэна. Я выудила эту бумажку двумя пальцами и долго смотрела на нее – на аккуратно и четко выведенные цифры на ослепительно-белом фоне бумаги – и только потом набрала номер. Набрала и вспомнила легкую дрожь желания, когда Лахлэн коснулся губами моего уха. Когда он взял трубку и я представилась, он даже не удивился. Он словно бы мгновенно понял, зачем я звоню ему.

– А я думал, сколько же тебе потребуется времени, чтобы поумнеть.

Я не стала обижаться на то, что он сразу перешел на «ты», но решительно произнесла:

– Вот мое правило: только те люди, у которых всего слишком много, и только те, кто этого заслуживает.

Лахлэн рассмеялся:

– Ну конечно. Берем ровно столько, сколько нужно.

– Именно так. – У меня на сердце полегчало. – Но как только мама поправится, я ухожу.

Я почти услышала его улыбку.

– Ну хорошо. Скажи, много ли ты знаешь об Инстаграме?

Следующее утро я начала по той же программе – с занятий йогой на лужайке. Я ждала, что Ванесса выйдет из дома со своим ковриком. Целый час я выполняла одну асану за другой, мои мышцы заныли от слабости, но Ванесса не появилась. Я выполняю позу кобры, лежа на коврике лицом к дому, но не замечаю никаких движений за закрытыми шторами. Возвращаясь в домик смотрителя, по пути я обхожу большой дом по кругу, но не вижу никаких признаков жизни. Большие деревянные ворота гаража заперты, там не горит свет. На подъездной дороге появился обшарпанный седан, но хотя я столько времени была поблизости от дома, я не заметила, кто приехал.

Я возвращаюсь в коттедж, включаю лэптоп и нахожу изображение с камеры в библиотеке. Через некоторое время в комнате появляется пожилая женщина. Видимо, помощница Ванессы по хозяйству. Ее волосы на затылке стянуты в конский хвост, из кармана ее фартука торчит старомодная метелка из птичьих перьев. Я с некоторой тревогой гадаю, не обнаружит ли она видеокамеру, но женщина даже не думает приближаться к стеллажам с книгами. Небрежно обмахнув метелкой кое-какие вещи вокруг журнального столика, домработница взбивает подушки на диване и исчезает из кадра.

После ухода своей помощницы по хозяйству Ванесса два раза проходит по библиотеке, но не задерживается там. Она просто бродит по дому, выглядит растерянной и как будто не может понять, куда и зачем шла. Она крепко сжимает в руке свой смартфон – так ребенок держал бы любимую потрепанную мягкую игрушку.

Подходит Лахлэн и смотрит на экран лэптопа через мое плечо.

– Какое же она бесполезное существо, – произносит он. – Неужели она совсем ничем не занимается? Может, у нее и разума нет?

Что-то в его тоне меня обижает. К собственному удивлению, у меня возникает желание защитить Ванессу.

– Возможно, она в депрессии, – говорю я, присматриваясь к сомнамбулической походке Ванессы. – Может быть, стоит зайти к ней, поднять ей настроение?

Лахлэн качает головой:

– Пусть она к нам зайдет. Ты же не хочешь переусердствовать и навязываться ей? Сила должна быть на нашей стороне. Вот посмотришь, она обязательно явится.

Но она не явилась. Еще два дня прошли в той же беспокойной рутине: йога на лужайке, прогулки по территории поместья, ланч в супермаркете около шоссе примерно в миле от Стоунхейвена. Большую часть времени мы проводили в коттедже, якобы занимаясь сочинительством и чтением. Лахлэн разбросал по гостиной книги и листки бумаги на тот случай, если Ванесса придет к нам, но большую часть времени он сидит за своим лэптопом и запоем смотрит сериалы по мотивам настоящих уголовных дел. Я привезла с собой стопку романов – изучаю Викторианскую эру. Начала я с Джордж Элиот, но за день прочесть можно не так много, пока мозги не начинают плавиться. Минуты похожи на капли воды, падающие из текущего крана. Я гадаю, сколько еще нам придется торчать внутри трех комнат этого домика, где тепло создано обогревателем и камином.

На пятый день нашего пребывания в Стоунхейвене я еду на машине в Тахо-Сити, в гипермаркет, чтобы пополнить запасы продуктов. После этого я задерживаюсь в городе. Шум и движение – это нечто наподобие лекарства от мертвенной тишины Стоунхейвена. Я отправляюсь к Сиду за бубликом, хотя и не голодна, и обнаруживаю, как мало здесь изменилось за прошедшую дюжину лет. Разноцветные лампочки, висевшие над меню, написанным от руки мелом, сменились трепещущими на ветру флажками. К рекламной доске приколоты булавками листки с предложением услуг подростков-бэбиcиттеров и объявления о потерянных собаках. А управляющий с длинными волосами, стянутыми в хвост, все тот же, вот только волосы у него поседели и живот обвис. Он меня не узнает, чего и следовало ожидать, но с другой стороны, выходило, что я как была, так и осталась невидимкой.

Я покупаю кофе и иду с ним к скамейке для пикника на берегу озера, где мы, бывало, подолгу сидели с Бенни. Я думаю о перипетиях последних двенадцати лет. Думаю, пока мысли не становятся невыносимы. Тогда я забираю картонный стакан с кофе, сажусь в машину и еду обратно, в Стоунхейвен.

В коттедже пусто и холодно. Лахлэна нет, нет его куртки и кроссовок. Я выхожу на лужайку, стою и смотрю на огни в окнах большого дома. Я гадаю, стоит ли пойти туда и постучать в дверь. Но что-то удерживает меня. Я никуда не иду. Сижу одна в невеселом домике, и настроение у меня мрачное и тоскливое.