пена,

И по законам искусств вещь не создаст он вовек.

Щедро взыскал Антигон[462] дарами такого поэта

30 Только за то, чтобы тот песен о нем не слагал.

Нет среди нас никого в искусстве божественном выше,

Чем стихотворец, кому дар описания дан.

И, уж конечно, не стать, а родиться наставником надо —

Богом счастливцу вручен свыше божественный дар,

И до небес взлетит он своим божественным духом

И красноречьем слова сложит в прекрасный узор.

Кто эти свойства три проявил, тот по праву получит

Званье поэта, и всем песнь его будет сладка,

Участь свою хваля, удовольствован станет он малым,

40 В песнях сочтет мастерство главным богатством своим.

Вынужден он клобук на себя нахлобучить несносный,

Чтоб от ужасных мук жизнь свою отгородить.

Если же неуч какой на гребень судьбы вознесется,

Будет он всем естеством выгоду всюду искать,

Станет желать, чтоб никто не стал образованным в мире,

И поспешит письмена древние сам затемнить,

И хоть и лик, и речь, и манеры его благочинны,

Хищного волка в нем все распознают легко.

Этот, пьяный, всю ночь осушает налитые чаши,

50 Зная отраду одну — чрева всеядного страсть.

Тот изучает звезд пути и погодные зоны,

Где с небосвода лучи прямо иль косо летят.

Странствуя ищет иной, как реки струятся по землям,

И изучает везде тщательно берег морской.

Тот по морям, среди бурь, среди ветров, полощущих парус,

Носится и к кораблям, медью окованным, льнет,

И достигает племен, поживы ища, на востоке

И народов, что Феб дарит закатным лучом.

Этот любой гороскоп составит, судьбу предсказуя,

60 И приготовит, учен, множество эфемерид.

В мире не сыщешь страны теперь, где было бы больше

Этих людей, чем в стране той, что германской зовут.

Есть и такой, что жизнь по точкам случайным предскажет,

Кто на ладони читать гладкой способен черты.

Этот скрытным умом всю каббалу в числах находит

И, заклинанья творя, святость кощунством язвит.

Тот сквозь волшебный кристалл все будущее прозревает,

Этот проникнуть сумел в царства подземного тьму.

Третий спешит испытать все созданья магическим словом,

70 Звуки самосские[463] вслух дважды два раза крича.

Нам ни к чему этот вздор, что по Галлии бродит обильно, —

Нам суеверий своих и без того достает.

Бог сотворил этот мир, святым своим замыслом движим,

Чтоб ни прибавить к нему было нельзя, ни отнять.

Как же дерзают они изменять законы природы

И на продажу нести замысел тайный творца?

Этих бежит естество и бог всеблагой презирает,

Ибо тайну судеб предали сраму они.

И математиков всех предадут, осудивши, бесчестью,

80 Чтобы не смели они божий закон оскорблять.

Сердце и ум посему у них недостаточно стойки,

Всякий им час посему всюду опасность грозит.

Кто-то металл на огне, затворившись, в алчбе своей плавит,

Горы, не меньше, принесть нового злата суля;

Бродит по свету всему такой побродяжка-сулитель,

Целые города вздором мороча своим.

Тот научился варить элексир долголетья и камень

Смог философский создать хитрым своим мастерством.

Этот в небесную ширь колесо запускает живое,

90 В коем не может никто двигатель определить.

Тот превыше всего учение Лоллия хвалит,

Что многословней стократ няньки-старухи любой.

Есть и такой, кому диалектика жизни милее

И о реалиях люб и номиналиях спор,[464]

Буйство его влечет, сотворенье химер в словопреньях,

Коими все как одна школы теперь занялись,

На реалистов идут стеною номиналисты;

Ломаного гроша я за их распри не дам.

Ими-то и кишат гимнасии в землях германских,

100 Где по пятнадцать лет логике стали учить.

Там и не знает никто, что написано в книгах Платона,

Плиний о чем учил или мудрец Цицерон.

Коли ты спросишь, про что Сократ и Платон говорили,

Светочи греческих школ, выше которых и нет, —

Быстро ответят тебе: «Тот движется, этого движут».

Время проводят они все в таковых пустяках.

Этот у Бальда, трудясь, и у Бартола учится праву,

И у Азона — их всех вал сицилийский принес.

Тот бы охотней всего сокрылся в латинской столице,

110 Дабы питая корысть, денег избыть недохват

Там, где у алтарей несчислимых обильные жертвы

Вакху приносит в дар и Киферее богач.

Я же родиться не мог под звездой ни одною другою,

Кроме той, что зовут люди Венерой благой.

Ярким светом она мою юную жизнь осветила,

Чуть я в пределы успел пятого люстра вступить.

Людям несносна судьба, свои у каждого пени —

Мне же тяжко сносить град Дионеиных стрел.

11. Сочинитель, отворив себе кровь, просит Урсулу ухаживать за ним

Феб по кругу пошел, что близок чешуйчатым Рыбам,

И влагоносный Овен к вешним взметнулся звездам,

И животворный свет возвращается в наши пределы,

Сферой до этой поры нижней сокрытый от нас.

Вот и вступили в спор жара и густейшая влага,

Кою мороз породил вестницы смерти зимы.

Те, что прежде тела в затворенных норах ютили,

Нового Феба узря, вылезть наружу спешат.

А потому и шалит во всем теле кровь моем, пенясь,

10 И на руках и ногах выбухли вздутия вен.

Значит, поутру, когда Феб розовый свет нам подарит,

Будет из вены моей течь отворенная кровь.

Ибо, когда у меня не по-должному сердце стучало

И необычным путем вздумала вена идти,

Мне Гиппократ и Рази, Цельс, Гален, Авиценна —

Вся медицина как есть — сразу на помощь пришла,

Сразу на помощь пришла врачу, чтоб смог он вступиться

В спор с судьбой за меня, снадобья верно смешав.

«Вену набухшую надо, — сказал он, — надрезать немедля,

20 Пусть почернелая кровь вся изольется струей».

Тут я у Феба спросил, в каком он держится