и ночью те люди,

Так как среди воды им предначертано жить.

Так, истоки свои в высоких Альпах берущий,

Рейн, достигаешь ты моря потоком тройным.

14. К болезни, которая погубила Урсулу и унесла ее на звезду Венеры

Страшная хворь, что за прок тебе похищать мою деву

И что за выгода есть в смерти внезапной ее?

Год миновал и другой миновал с того сладкого часа,

Как, Венера, пленя, в грудь мне вдохнула огонь

И привязала меня к Урсулочке страстью такою,

Что разделенных души две превратились в одну.

Что же ты, страшная хворь, разлучаешь пылких влюбленных

И заставляешь меня жить с половиной души?

Но не по силам мне снести подобные муки,

10 Скорбное время влача жизни никчемной моей.

Если же Парка моя так жизнь мою повернула,

Что от деяний твоих жизнь мне, злодейка, не в жизнь,

Жизни себя я лишу посему мечом обагренным,

Или на горле моем петлю веревка совьет,

Или я тело свое повергну в Рейн быстротечный

Там, где ужасную пасть водоворот распахнул.

Не притопчу я ногой твою, о дева, могилу

И на могильный твой холм, Урса, смотреть не смогу.

Кости и пепел в земле. А прежде, жизнь не утратив,

20 Рада была ты дарить светлые радости мне.

Молвят, такая жена в старинной выросла Спарте,

Та, что причиной одна стала фригийской беды:

Каждой чертою она — несомненное чадо Венеры

И в хороводе любом, словно Диана, царит.

К данам далеким уйду я, к шведам уйду, к норибегам,

Где и кимврийский дикарь в холоде лютом живет.

Там я скорбь изолью, над любовью похищенной плача,

Слезы усилю свои влагою почвы сырой.

Если б слезами я мог возвратить бытие тебе, дева,

30 Если б мою мольбу Парки могли услыхать,

Реки бы все тогда разлились от слез моих горьких,

Плакал бы я, пока ты не вернулась ко мне.

Лютая хворь, тебя не гнев ли богов насылает —

Или затмение звезд к людям приводит тебя?

Или язвишь ты, когда на дарах Церериных порча

И на всем, что дает плодоносящая ветвь?

Не оттого ли, что кровь загнивает внутри человека,

Иль без того достает собственных ядов в телах?

Или настало тебя небес смертоносных возмездье,

40 Иль чрез зловредный туман к нам ты приходишь, чума?

Мы наблюдаем, как птицы, в огромные стаи сбиваясь,

Прочь улетают, ища в дальних приюта краях.

Или природа спешит число уменьшить живущих,

Хворь моровую на нас лютую вздумав наслать?

Как ни гадай, не узнать твоей тайны, чума-лиходейка,

Чей внезапный удар тело людское крушит.

Ты и трех дней не даешь на болезнь, разя без пощады,

Тот, кто сегодня жив, завтра на гроб свой глядит.

Этот, душой веселясь, с дорогими друзьями пирует, —

50 Вдруг он от боли кричит: вспух под коленом гнойник.

Тот голосит от нарыва, который вздулся на шее,

И у бедняги бубон уж из-под мышек торчит.

Этот носит недуг ядовитый в нутре и, сраженный,

Гибнет, хоть никаких признаков гибельных нет.

Друг от больного бежит, жена убегает от мужа,

И оставляет детей, мачехой сделавшись, мать.

Некому в землю зарыть тела, лежащие всюду,

Не остается во всем граде чумном никого.

Песни свои не стремит в поднебесье, как прежде, крестьянин,

60 Почвы лежалую толщь плугом взрывая кривым.

Сколь достойнее смерть, что дана свирепым оружьем

Там, где кровавый Марс лютые схватки ведет,

Там, где ясно врагов ты видишь в строю пред собою,

Где умудренный боец поле покинет без ран.

Лютые стрелы твои поражают оружьем незримым,

О чума, и грядет в дрожь повергающий день.

В глубь железных темниц, сквозь толщу стен проникаешь,

В крепости, что на хребтах высятся горных, идешь.

И врачеванье недуг свирепый унять не способно,

70 Ибо уносит смерть тех, кто горазд врачевать.

И неизвестен бог, который спасенье несчастным

Принести бы хотел иль хоть спокойствие дал.

Эти стихи написав, что в словах изложены скорбных,

Я, печалью объят, скорбные очи закрыл,

И, когда тело мое успокоилось сном безмятежным,

Мне в сновидении вдруг дева явилась моя,

Урсула, кою с трудом я узнал в красе величавой,

И прорекла: «Оставь скорбные песни, поэт!

Счастлива, ныне я живу на полях Елисейских,

80 И о причине моей смерти не надо жалеть!

Скоро Юпитер меня призовет на вышнее небо

И на Венериной даст светлой жилище звезде, —

Ночью, на своде взойдя среди ярчайших созвездий,

Я светилом к тебе в блеске слепящем приду.

Так угодно богам, чтобы, тело земное покинув,

Дух возвращался к своей, небом сужденной звезде.

Если действительно ты. продлить мою славу намерен,

То на могиле моей слово хвалы напиши!

Станет имя твое с моим в союзе навеки,

90 Дабы о нас двоих слава везде разнеслась.

Ибо выше воздать невозможно смертному почесть,

Чем на могиле его вечной хвалою почтить».

Это сказав, исчезла, растаяла в воздухе ясном,

Как в небесах, гоним ветрами, тает дымок.

Я же, слезу проглотив, стихи написал таковые,

Чтобы воздали хвалу, Урсула, жизни твоей:

«Урсула, рейнских брегов краса и вестимая слава,

Здесь покоится, ввысь, к свите Венеры взлетев,

Дабы своей красой возвещать восхождение Феба

100 И светить, когда прочь Солнце уводит коней».

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ,

имя которой Кодон, или Старость,

или Барбара Кимврская

и северные области Германии

1. Во славу путешествий и всего, что необходимо для познания мудрости и философии, к Яну Плумулу, никогда не покидавшему отеческих владений

Плумул,[475] зачем же ты, плут, пуховик восхваляешь, сонливец,

Ты, кто все дни напролет, портя здоровье, храпишь?

Птица поспорит с тобой,