знаке,

Где по наклону небес путь пролагает сестра.

Знаю, что завтра узрит Юпитер Венеру в счастливом

Виде и Солнце путем ясным по небу пойдет.

Стало быть, завтра приди моего к порогу жилища,

Урсула, лучшая часть ты моей грешной души!

В первой любви — лишь порыв, во второй — вредоносное пламя,

Третью в людские сердца истинный разум ведет,

Необходимость влечет четвертую в дни, когда старость

30 Тело усталое гнет к неотвратимой клюке.

Встанешь рядом со мной, на кровь благосклонно посмотришь,

И моей крови сама вынесешь ты приговор.

То есть: верной ли я с тобою связан любовью

И насколько чужды прочие женщины мне;

Так как считается кровь души вместилищем главным,

То о любви судить можно по ней без труда.

Ведь выдает же тебя, когда ты любовника видишь,

Крови внезапной прилив к белым доселе щекам.

Ведь поспешаешь ты, когда я на ложе сжимаю

40 Сладкие груди твои, с пурпурной влагой ко мне.

Ягод кровавых багрец с белизною лилий мешаем

Мы, в сраженье к концу одновременно придя.

А посему, когда надрезать мне пурпурную вену

Врач-флеботом,[465] отыскав место для раны, начнет,

И, как только удар рассечет внезапный мне кожу,

И отворенная кровь брызнет, стремясь к небесам,

Ты, подставляя таз под струю рукой белоснежной,

Урсула, эти стишки мне в утешенье споешь:

«Цельтис, хвала судьбе! Новых сил набирается тело,

50 И сам Юпитер продлит жизнь благосклонно твою!»

Рану ты стянешь мою потом тугою повязкой

Так, чтобы сердце твое напоминала она,

И застелив постель периною белого пуха,

Трижды, четырежды мне шею погладишь рукой,

И прижмутся уста, ласкаясь, с лобзанием сладким:

Верной служанкою ты к ложу прильнешь моему.

Только, смотри, не коснись, прелестница, взрезанной вены,

Ибо привыкла вспухать вена меж пальцев твоих.

12. К Урсуле, с предложением в радостях провести время и отпраздновать с сочинителем день его рождения

Урсула, ради чего отлагаешь ты радости ночи,

Долгих отсрочек груз на сердце мне навалив?

Разве не ведаешь ты, как обманчиво быстрое время,

С каждым часом крадя жизни какую-то часть?

Счастлив, кто смог сорвать плоды стремительной жизни

И насладиться успел верной любовью сполна.

Ибо настанут дни, когда согбенная старость

Радости эти у нас, игры и смех отберет.

Прочь отойдут кивки и улыбки, прелестные лица,

10 Все, что взору дарит щедрость Венеры благой.

Знай, и твоя красота, что юношей всех будоражит,

Щек твоих юных блеск, пурпур румянца густой,

Сморщится все, побледнеет, утратив прежние соки,

Мышц напряженье и мощь резвостью плоть не нальют.

И, когда звезды, блестя, ровным строем поднимутся в небе

И укроет земля шар светоносный во тьме,

Станешь одна коченеть, на постели скорчившись вдовьей,

И ни один юнец песен тебе не споет.

Станешь ты сон призывать, мечась на мучительном ложе,

20 Но не придет он к тебе и не навеет покой;

Встав поутру и глаза протерев заплывшие, вяло

Скажешь: «Долгой была эта ужасная ночь!»

Прежде казалась тебе ее длительность часа не боле

В схватках кровавых, что ты ночью на ложе вела,

К телу где твоему приникало нежнейшему тело,

Ты же в него, распалясь, зубы вонзала свои.

А посему, чтоб отрад не лишить наши краткие жизни,

Завтра, молю, приходи, Урсула, в жилище мое!

Ибо двенадцатый раз мне трехлетия завтра отмерит

Феб, из тифийских вод утром с востока придя.

Дважды одиннадцать стран ты отметил звездой Ганимеда,

Феб, с той поры, как ты мне жизнь на земле даровал.

Завтра пифийской игрой я Феба почту, а Лиэя —

Трехгодичной, дары этим богам принесу.

Феб, пророков кумир, сам Феб мои годы считает,

Завтра устрою я в честь Феба блистательный пир,

С ним — божеству, что в огне рождено и тоску прогоняет,

Неистребимых надежд свет подарившему мне.

И хоть к закату спешат мои бродячие звезды,

40 Все же надеюсь еще долго на свете пожить.

А посему накрой столы именинные завтра

И подобающий пир гению завтра устрой!

Годы свои сосчитать ты хочешь, Урсула? Люстра[466]

Три и четыре еще жатвы — твой возраст таков.

Столько осушим мы чаш, сколько Феб, колесницею правя,

Время считая мое, сделал кругов годовых.

Станем срывать поцелуи и петь любовные песни

Тихие, соединив с лирою мастерский стих.

Шутками сдобрен наш пир и хохотом самым беспечным,

50 Станем Лиэев сок в чаши без устали лить!

А уж оттуда пойдем, веселясь, продолжать поцелуи,

Ляжем на ложе, чтоб всласть войны Венеры вести!

Тартар с обилием кар, пламена во владеньях Плутона,

Лютые холода и непроглядная тьма —

Все это мы сочтем измышленьем жрецов неумелым,

Коим хотят они чернью слепой управлять.

Многих чудовищ они хранят под священничьим шлыком,

Гарпий несытых крыла, жуткого Цербера пасть,

Чудищ, что в книгах не раз упомянуты были священных;

60 Знает о нравах жрецов многое каждый из нас.

Россказни их презрим, распевая любовные песни,

Струны слегка теребя лиры, чей сладостен звук.

Эти стихи едва я пропел в настроенье веселом,

Как ответила мне Урсула жалостно так:

«Горе мне, — говорит, — знаешь, в городе слухи какие?

Слышала я, что ты целишься с Рейна уйти,

Чтоб, вероломный, достичь краев на севере дальнем,

Завтра, когда мореход к франкам отправится в путь.

Я за тобою пойду, одержимая, в чащи Турога,[467]

70 В край далекий, где хатт в каменных скалах живет,

И через Салу и Видр, чрез Визург, чье сурово теченье,

И через черный поток Одры пойду за тобой,

И, к заливу придя, что зовется по имени готов,

Рядом с тобой на корабль, духом ликуя, взойду.

Злобу в пути претерплю Арктура, Плеяд тученосных,

Море, неверность