– Это моей девушки птичка, – проинформировало чудовище. – Угу, да-да. У меня есть девушка. Красивая, не как ты. А птичку дал ее папка. Он у нее умный и сильный. Только тсс-с. Не проболтайся. У нее никто не знает, что мы вместе. И про меня никто не знает. А хочешь…

Он подсел рядом.

– Хочешь… – прошептал на ухо, – узнать, как ее зовут?

Да-да-да, она хочет узнать, очень, очень, очень хочет!

– Ее звать Ча. Очень красиво.

Ча…

Чудовище ухмыльнулось, чуть брызнув слюной.

– Хочешь узнать, где она и зачем?

Сволочь…

– Она охотится. На твоего сивого дружка.

Холод пробирал до костей. Как иначе, если из теплого – один заношенный армейский свитер, а? То-то, никак. И то хорошо, даже прекрасно.

Жив. Почти здоров. Есть четыре патрона. И костыль, да-а-а… чертов костыль у Костыля. Дерьмовая шуточка, смеяться после лопаты. Сволочи…

Костыль прижался к стене. Холодало, подвальный кирпич казался ледяным. Девчонка с зашитым ртом блестела мокрым от слез лицом, морщила нос, стараясь донести что-то. Дратва, стягивающая иссохшие губы в багровой корке, переливалась пузырями слюны.

– Да мы с тобой отличная команда, – Костыль оскалился, – безногий и немая. Все тупые опасные уроды в округе должны помереть… от хохота.

Девчонка покрутила пальцем у виска. Ну, конечно, как же еще. Нужно сидеть и опасливо коситься вокруг, выжидая врага. А тот, само собой, может выбраться откуда угод…

Костыль успел ударить прикладом. Размозжил чертову многоногую мохнатую тварь, попав прямо в башку с раззявленными зазубренными клещами. Скрежетнуло лопающимися пластинами воротника, закрывающего ее, но сжаться те не успели. Булькнуло, расплескав по кирпичу вязкую вонючую хрень, прятавшуюся внутри вытянутой темной зубастой бусины.

– Паскуда!..

Костыль охнул, вставая. В темноте шуршали сухие когтистые лапки. Сукисукисуки… А-а-а-а!!! Как же он ненавидел насекомых!!!

– Валим, валим!!!

«Мушкет» шарахнул дробью, расплескав двух сколопендр. Шарахнул еще раз, выбив кирпичную крошку. Густо резануло ноздри, Костыль закашлялся. Драпать надо, драпать, куда глаза глядят и куда ноги выведут. Даже почти не больно… ну, почти.

Хреновы многоножки, сколько их? Девка не знала. Или знала, но не говорила. И дратву не давала достать. Боялась, что ли? Знай себе мотала башкой тупой – не-не, не лезь. Он и перестал. А смысл? Свободу и храбрость за нее драться насильно не впихнешь. Это, брат, точно, еще Бакунин писал. Или Кропоткин? Этого Костыль точно не знал…

Он пришел в себя в узкой ледяной конуре из кирпича. В полной темноте, ни зги не видно вообще, хоть глаз выколи. Руки-ноги налились свинцом, резано кричала боль в стянутых запястьях-лодыжках. Губу прикусил, когда упал, болела, соленая и припухшая изнутри.

Что помнил? Мохнатую многоногую тварь, вцепившуюся в руку Уколовой. Чуть позже огонь вспыхнул в нем самом, разве что в ноге, а не в шее. Надо полагать, его цапнула сестра странного таракана, решившего пожевать старлея. Пожевала-пожевала, точно… даже через затекшую кровь в ноге гулко стукало укусом. Сволочи, вот сволочи…

Где-то неподалеку горел костер и варилось мясо. Именно варилось там, ну… или тушилось, не перепутаешь с жарехой. Лязгало, иногда дико вскрикивало. Нормально так, в общем, мило и уютно, вперехлест твою через мериновы полупричиндалы. Само то, нормуль так вот заканчивать жизнь с карьерой, лежа, в ожидании, пока не превратят в колбасу, фарш с биточками или еще какой полуфабрикат. Жизнь прекрасна, как ни крути. Особенно если крутить будут из тебя и голубцы, тебе ж все равно по фигу, хоть люля, блин.

Чу… что такое?

Шшш…

Чуть не заорал, право слово, едва не обделавшись, как последний рекрут после первой сельской молодухи, затраханной всем десятком. Даже стыдно стало.

Свет… крохотный светлячок в стеклянном колпачке, спрятанном в ладони. Морг-морг, моргнула лампадка, выхватила белое замурзанное лицо, все сплошь в черных разводах. Да ну, чей-то?… Охренеть…

Девка, лет двадцать, наверное. Худая вся, сплошные углы с треугольниками выпирают, а также прочие геометрические фигуры, за исключением круга с производными. Беда, прям, чё уж. Но херня война, главное ж маневры. А случай тут куда как запущенный.

Рот-то у малайки… вот поведешься с башкиром, татарского наберешься… рот у девки зашит. Натурально, дратвой.

Грязный палец к его губам… верно, что к своим-то, один черт заорет, и кранты, пасть как у крокодила, только ни хрена не страшная, раззявленная розочкой во все стороны. Беда-а-а…

Куда? Вон туда, в темноту? А это что? Ты ж моя лапушка ненаглядная, так бы в уста сахарные и почеломкал, ага. И черт с ним, что зубы не чистила, один черт не поймешь-разберешь. Почему туда, там же…

Зашелестело на вдруг высветившейся границе темноты и алого беспокойного крика с остальным. Мелькнуло по-над полом вытянутое и мохнатое, захрустело-заколотило десятками острых твердых лапок по бетону. Валим, милая, да быстрее… Ты прям права, а я… а я – дебила кусок.

Вот и…

Вот и вышло хромать в не пойми откуда взявшуюся здесь паутину подвальных ходов, куда больше подходивших муравейнику-многоэтажке, как виденная разок недостройка на окраине Отрадного. Здесь-то откуда, а?

Какая, к чертовой бабушке, разница. После вопля, смахивающего на брачный рев марала, скрещенный с предсмертным хрипом хряка пудов на двадцать, хромать хотелось сильнее. Слабовато, чего уж, даже весьма. Ребята ж тащили на себе, безногого, кормили чуть ли не с ложечки, а он… а он – тряпка и баба, шкура поганая и трус. Тупо трус. Но живой.

Четыре… уже два патрона. И не вариант, что пальнут, точно. Сволочная жизнь. Ковыляем, мать её, потихоньку, торопливо прыгая на одной ножке и стараясь не сделать бо-бо второй. Стволами вперед, щупаем да лапаем сволоту-черноту, ищем в ней безумных боевых мокриц, так и жаждущих его и девичьего жилистых тел. Эхма, красотки чешуйчато-волосатые, где ж вы, ваш герой ищет вас для оглушительно-яркого и смертельно-обжигающего полового акта с раздробляюще-свинцовым оргазмом после непродолжительной горячей пенетрации. Deep, hard and slowly тут не прокатят. Вернее, самое оно то, только не медленно. Шнеллер-шнеллер, моя картечь, ща, только найду, куда палить… Стволом вперед-вбок-назад. А, что…

Ах-ха-а-а!

Темнота обманчива, коварна и жестока. А если вдруг глаза, привыкшие к ней, ослепить не самым ярким светом – так вообще убийственна. Н-н-на-а-а-а, башкой об пол, до слез с искрами и звездочками, одна за другой тухнущими-вспыхивающими – прямо руку протяни.

Ох… Что это?

«Выхода нет». Большими белыми буквами по красному. Рыжие чадящие факелы. Длинное прямоугольное пространство, пропахшее чем угодно, кроме свободы и ветра. Клетки в дальнем углу. Ржавые низкие клетки, воняющие болью и страхом. В таких хорошо держать зверье. А людей… а людей держать еще лучше. И какая-то хренотень прямо посередине стены. Крест, ни дна тебе, немая сволочь, ни покрышки, святого Андрея. Косой, само собой, буквой Хэ… Чертова тварь. Объегорила, покрутила на отсутствующем половом признаке и привела, куда ей надо. Ссышь, когда страшно, Костыль? И правильно. А не бросай людей, рисковавших за тебя. Хотя бы помер, как мужик…