возню, затем поднялся люк, и когда я увидела в проеме Томаша, я разрыдалась. Он вернул люк на прежнее место и принялся меня успокаивать, хотя тоже дрожал, наверное, и от волнения, и от холода.

– Ты что-нибудь выяснил?

– Да.

– Хорошо. Куда их забрали?

– В Освенцим, – ответил он.

– Ясно. – Я с облегчением выдохнула. – Значит, в город?

Это звучало совсем не плохо. Освенцим был довольно милым местом, очень похожим на Тшебиню, со множеством фабрик и домов. На мгновение я представила, как они работают на нацистов на заводской линии. Конечно, не идеальная картина, но я была уверена, что они в силах это пережить.

– Нет, Алина, не в город. Их отвезли в трудовой лагерь, – сказал Томаш и глубоко вздохнул. – Хотя я не смог выяснить, в который: сейчас их там два.

Видение о моих родителях на заводе разбилось вдребезги, теперь я представила, что они находятся в тесном помещении, где как сардины в банке набиты десятки тысяч рабочих, о которых рассказывал Томаш. Мое сердце снова упало.

– Не имеет значения, в каком лагере, правда? – предположила я, внезапно почувствовав страшную тяжесть. – Мы все равно не сможем их спасти. Или у Нади Новак есть тайные тропы, чтобы обойти всю нацистскую армию?

– Нет. Ты права, не имеет значения, в каком лагере, – с трудом выдавил он.

– Но они просто переждут там войну. Они будут усердно работать и держаться подальше от неприятностей, как всегда, – заговорила я с некоторой решимостью, пока меня не осенила мысль. Я немного напряглась. – Подожди… это лагеря с печами?

– Да, – прошептал Томаш. – Они называют меньший лагерь Аушвицем. Лагерь побольше называется Биркенау. – Он поерзал на кровати, притягивая меня ближе. – В обоих лагерях есть большие печи, и…

– Мама сказала, что печи нужны только для нагрева воды, – перебила я его, но даже для моих собственных ушей это прозвучало слегка истерично.

– Мы не знаем наверняка. Никто за пределами лагерей не знает наверняка, – сказал он, резко вздохнул, и его тон стал более пылким. – Но люди видели, как нацисты грузовиками перевозят золу и сбрасывают ее в реку, и есть некоторые подозрения, что это останки заключенных. Возможно, твоим родителям повезет… или, возможно, им удастся найти способ выжить. Тысячи людей заключены в лагеря: тысячи евреев из разных стран, тысячи поляков-католиков, таких, как твои родители, и тысячи политических заключенных… ведь с недавних пор нацистам понадобилось расширить свои жилища. Однажды всех этих людей не станет, и независимо от того, убьют их или они умрут от непомерно тяжелой работы, наиболее вероятное место, где они окажутся, – это печь.

Это был новый Томаш – человек, сломленный трудностями и угрызениями совести, реалист, заменивший моего прекрасного мечтателя. Он дал мне словесную пощечину, потому что считал, что мне нужна реальная оценка ситуации. На миг я возненавидела его за это. Но, осознав через секунду, что он ни в чем не виноват, заплакала, и он осыпал мое лицо поцелуями.

– Они не вернутся, Алина.

– Но может быть…

– Они не вернутся, – повторил он. – Если я смогу найти выход из Польши, мы должны им воспользоваться. Обещай мне, что поедешь со мной, если я найду способ.

– Из Польши? – переспросила я сквозь рыдания. – Это просто невозможно. Как мы сможем выбраться из Польши?

– Я точно не знаю. Пока не знаю, – признался он. – Несколько месяцев назад я познакомился с фотографом. Он документировал работу Zegota, и я знаю, что ему нужны курьеры для контрабанды фотопленки из страны. Тогда он спросил меня, не совершу ли я для него путешествие. У меня было искушение, Алина, я буду честен с тобой. Это было как раз перед тем, как мы встретились… я чуть было не уехал. Я подумал, что попытаюсь сбежать, и тогда, возможно, позже ты могла бы последовать за мной. Но я не мог заставить себя покинуть тебя. Теперь… Я даже не знаю, где он может находиться, но Надя пытается его найти. Если фотограф отыщется и поможет нам, moje wszystko… Другого выхода нет. Не для нас и не сейчас. У нас нет выбора, кроме как попытаться бежать из страны.

– Но мы могли бы остаться! – прошептала я. – Мы могли бы жить под прикрытием, как ты…

– Я не хочу такой жизни для тебя, Алина.

– Но мы могли бы остаться здесь…

– Еда в конце концов закончится – и если ограждение будет построено до этого, мы окажемся в ловушке внутри этой зоны.

– Мы могли бы попытаться проникнуть в город…

– Я не хочу такой жизни для нас, Алина, – повторил Томаш, повышая голос, так жестко, что я отстранилась от него. – Да, возможно, есть иные способы выжить, возможно, мы могли бы получить фальшивые документы, удостоверяющие личность. Мы могли бы переехать в Краков или Варшаву и попытаться жить там, на виду у всех. Нас могут схватить и убить. Мы можем выжить и страдать, сколько бы еще лет голода и насилия ни обрушила на нас война. Но у нас нет возможности жить здесь. И у нас нет возможности построить ту жизнь, какую мы планировали. Нет, если мы останемся. – Он тяжело вздохнул и снова притянул меня к себе. – Мне нужно, чтобы ты была в безопасности.

– Но это дом, – возразила я. – Польша – наш дом. Что нас ждет там?

– Дом – это не страна, в которой мы находимся. Это мы сами. Дом – это будущее, которое мы планировали и о котором мечтали. Мы можем построить его где угодно. И да, ты – маленькая лентяйка, – я протестующе хмыкнула, и он тихо рассмеялся, – но ты сильная, Алина, и я думаю, что теперь ты тоже это знаешь. Я вижу это в тебе – тот огонь внутри, что помогает выжить, огонь, что заставляет стремиться к лучшей жизни. Это и яростная вспышка негодования в твоих глазах, когда ты думаешь, что не в курсе какой-то тайны. Это и сила, которую ты проявила, когда решила поддержать меня, зная, что это смертельно опасно. И если мы сможем выбраться отсюда вместе… – Его тон снова смягчился, пока он не стал мягко убеждать меня. – Только представь себе это, moje wszystko. Я мог бы снова начать учиться и наконец стать врачом; возможно, и ты могла бы учиться. Мы могли бы найти работу… дом… однажды завести детей и дать им достойное будущее. Разве ты не понимаешь? Остаться – значит принять смерть от рук этих чудовищ, а они уже достаточно отняли у нас обоих. Наш единственный выбор – попытаться сбежать.

– Что, если мы попытаемся и