– Так ты просто оставишь меня здесь разбираться со всем этим? – цедит мама. Мои глаза лезут из орбит, потому что внезапно я понимаю, из-за чего на самом деле эта маленькая ссора. Маме все равно, что я уезжаю; ее волнует, что я оставляю ее одну.

Сама мысль о том, что грозный судья Юлита Сласки-Дэвис чего-то боится, не говоря уже о чем-то столь прозаичном, как одиночество, потрясает. Я люблю свою маму, я восхищаюсь ею, я негодую из-за нее, она меня пугает. У меня столько мыслей о ней и чувств по отношению к ней! Но никогда она не удивляла меня, и я не уверена, что когда-либо раньше жалела ее.

– Может быть, пришло время позвонить папе…

– Я не стану просить его вернуться домой.

– Он бы понял, мама. Он бы сразу приехал, если бы ты его попросила.

– Я не ты, Элис Сласки-Дэвис, – шипит она на меня, предсказуемо прибегая к моему полному имени, словно я ребенок, и также предсказуемо отказываясь признать, что я взяла фамилию Уэйда. Мама очень последовательна: она была в ужасе от моего решения десять лет назад, и, по-видимому, он все еще не прошел. – Я не полагаюсь и не буду полагаться на мужчину, чтобы пройти через это. Это…

– Послушай, – перебиваю я ее, потому что знаю, что мы снова собираемся затеять весь этот спор об Элис-никудышной-феминистке, а он никогда не заканчивается хорошо или вообще не заканчивается. – Я не хочу спорить с тобой об отце. – Или об Уэйде. Или о моей фамилии. Или о моей ошеломляющей способности выживать без карьеры. – Я просто хочу, чтобы ты поняла, почему я хочу сделать это для нее. Бабча назвала мне настоящие места, настоящие имена… – По крайней мере, я всерьез на это надеюсь. – Я просто собираюсь поехать в Польшу и сделать для нее несколько фотографий, может быть, один или два раза устроить видеозвонок, если часовые пояса позволят. Я действительно не понимаю, почему это так важно для нее, но очевидно, что это так, и одному Богу известно, сколько времени у нее осталось.

– Как ты думаешь, чего ты добьешься? Кто путешествует через полмира, чтобы сделать несколько фотографий? Это дурацкая затея.

– Хорошо, – негромко отзываюсь я, думая о сегодняшних комментариях Келли по поводу Уэйда. – Позволь мне убедиться в этом на собственном горьком опыте.

После этого я собираю Эдди и целую Бабчу в щеку.

«Сегодня суббота, – говорю я ей через айпад. – Элис завтра дома. Элис самолет Польша понедельник».

Она смотрит на меня в замешательстве и хмурит брови.

– Видишь? – с горечью произносит мама. Она сидит в углу, скрестив руки на груди. – Я же говорила тебе, что нам нужен переводчик.

Я смотрю на айпад и какое-то время не могу понять, что смущает Бабчу. Она знает символы: сегодняшний день и Элис, дом и самолет, и у нее не было никаких проблем с поиском флага, обозначающего Польшу.

Это дни! Их названия написаны на английском языке, а она может использовать только значки, которые создает сама, и те, которые она уже знает. Внезапная мысль приходит мне в голову, и я нахожу настройки на айпад.

«Польский язык».

Я меняю языки и возвращаюсь к экрану значков. Бабча внимательно смотрит, улыбается мне, кивает и берет айпад. Я жду, пока она несколько минут поиграет с устройством. Она делает селфи, затем удаляет его и повторяет этот процесс несколько раз, пока, по-видимому, не остается довольна результатом. Наконец устройство считывает мне строку роботизированным польским. Я смотрю на иконки и обнаруживаю, что она создала новую, украсила ее своим селфи и втиснула ее между картинок со смеющимися лицами. Я переключаю айпад обратно на английский и перечитываю его.

«Бабча счастлива. Бабча горда».

Пять минут спустя мама, старшая медсестра и Бабча – все знают, как использовать AAК в качестве грубого переводчика. Я беру драгоценное письмо Бабчи и делаю серию фотографий, пытаясь поймать его в правильном ракурсе, чтобы Зофия-польский гид имела шанс перевести его.

– Ну, ладно, мне пора идти. – Я указываю на дверь. Бабча сияет. Мама безучастно смотрит на меня. – Меня завтра не будет, нужно все подготовить для детей. Но я вернусь через шесть дней и постараюсь поддерживать связь звонками и сообщениями.

Мама продолжает смотреть на меня тем же невыразительным взглядом. Я вздыхаю и целую Бабчу, а затем обхожу кровать и наклоняюсь, чтобы поцеловать маму в щеку. В последнюю секунду она хватает меня за предплечье, встает и целует в ответ.

– Удачи, – сухо произносит она. Я благодарю ее – и сразу же выскакиваю за дверь, прежде чем она успеет добавить неизбежное «тебе она понадобится» и испортить мгновение нежности, которое она подарила мне на прощание. Как только мы с Эдди садимся в машину, я стискиваю зубы и набираю папу.

– Элли! – тепло приветствует он меня. – Как дела? Как поживает бабушка?

– Плохо, папа, – сокрушаюсь я. – Мама сказала тебе, что она не может говорить?

– Да. И, похоже, твоя мама считает, что в больнице совершают ошибку.

– Да, знаю…

– Но ты думаешь, что мама, как обычно, ведет себя категорично.

Я тихонько смеюсь. Я очень люблю своего отца, особенно теперь, когда он вышел на пенсию.

– Вроде того. Однако, папа, если честно, мне кажется, ты нужен маме. Я знаю, что она не хочет просить тебя вернуться домой, но тебе нужно это сделать. Бабча попросила меня поехать в Польшу, и я туда собираюсь, так что мама будет одна…

– Просто объясни, мне милая, – терпеливо говорит папа. – Что за история с твоей поездкой в Польшу?

– Это сложно, – бормочу я. – Бабча попросила меня туда поехать, и я до сих пор толком не знаю почему, но все равно поеду.

– Неожиданно! Весело же тебе будет.

Я смеюсь над тем, как легко папа принял мое безумное решение.

– Мама отреагировала совсем иначе, когда я ей сообщила, – признаюсь я ему. – Она вне себя от стресса. Разрывается между работой и посещением Бабчи в больнице. И я немного беспокоюсь, как она справится, если что-нибудь случится с Бабчой, пока меня не будет. Ты можешь вернуться?

– Конечно, могу, – отвечает папа и тяжело вздыхает. – Если бы она попросила, я бы сразу примчался домой, когда Бабча заболела. Ты ведь знаешь это, верно?

– Да, папа. – Я тоже вздыхаю. – Правда знаю.

– Ну, и когда же ты переключишь передачу с мамы-домохозяйки на международного джетсеттера?[14]

– Завтра днем, – говорю я и сглатываю.

– Выходит, сможем увидеться только после твоего возвращения, – размышляет папа вслух. – Сделай мне одолжение,