и ничем иным. Каждый столбил свою. Писарь, под чьим началом Петр в отрочестве сидел у бумаг, в таком случае говорил: «Всякая паскуда будет знать простуду, так много че­сти!» И Клопов уже не мог позволить себе употребить эту присказку, хотя, как показалось Петру, она прямо- таки вертелась у него на языке.

Петр промолчал, но шапки не снял.

Обычно Клопов бился до последнего и, если угово­ры не помогали, сам сшибал шапку с головы наглеца. Он требовал почтения не к себе, а ко всему лазаревско-

му и вообще российскому начальству в собственном ли­це. Но сегодня он был на редкость снисходителен.

— Я перед тобой повиниться хочу, — сказал Кло­пов. — Шкаф у вас в классе вчера разбил.

— Вы? — уставился на него Петр.

— Я, — подтвердил Клопов и испугался, как бы уп­равляющий не перепутал чего, велев сказать это Петру и даже разыграть накануне целый спектакль. — Я вчера в училище имущество по описям проверял. Ну и заце­пил невзначай локотком. Двадцать лет за столом сижу, локотки-то чугунные... Казнить будешь али миловать?

— За шкаф с вас штоф, — натужно пошутил Петр.

Он тут же вернулся в училище, нашел Барклаича и спросил, не был ли вчера здесь Клопов.

— Были, — сказал Барклаич.

— А зачем приходил?

— Описи, что ль, проверял. Я не видел. Ключи дал и пустил. Идите, говорю, ваше благородие...

— Какое он тебе благородие! — возмутился Петр.— Ты не гляди, что он нос дерет. Думаешь, первый среди рабов господину равен? Да он больше всех раб и есть!

— Оно конечно, — равнодушно согласился Барклаич.

А Петр прислонился к косяку, чувствуя, как блажен­но отлегает у него от сердца.

XXVII

Секретарь тайного общества Федор Наугольных вот уже второй месяц жил в Полазне при больной матери. 21 декабря он выехал по служебной надобности в Хох­ловский завод. А под вечер следующего дня нарочный привез ему туда письмо, скрепленное черновосковой пе­чатью с кораблем и надписью «Поспешай»:

«Любезный брат, друг и все тут!

Вот я и в Полазне, да не где-нибудь, а в твоем доме. Слушай, пишу — черк, черк, да и только! Пишу же по­тому, что сверх ожиданий милого моего Ф. дома не за­стал. Думаю, хочешь знать причину моего приезда. Из­воль. Козьмичу вздумалось послать меня в Пермь, смот­реть тамошнюю ланкастерскую школу. В бытность свою в Перми он наведался туда и нашел, как говорит, много хорошего, чего бы и нам перенять не грех. А я и рад! Знаешь, поди, что давно хотелось мне повидаться с перм-

сними друзьями и девицами тож. Но, ах, ужасно, и паки реку — ужасно, что нет тебя здесь. Слушай, приезжай, пожалуйста! Я слышал, что ты выехал, только сегодня. Так очень сможешь обмануть того, кто спросит о твоем возвращении, сказав, будто забыл что-нибудь. Приезжай уж! Я же с риском опоздать буду ожидать тебя под гостеприимным кровом матушки твоей.

Алексей Ширкалин, Полазна, твой дом,

9-ть и три четверти часа пополудни

21-го декабря 1836-го».

XXVIII

Утром, направляясь в училище, где они с Черновым должны были составить опись коллекции минералов и штуфов для отсылки в Петербург, Петр еще издали при­метил двигавшуюся к конторе странную процессию. Впе­реди при полном параде вышагивал Лобов, раскачивая в такт шагам прижатую к плечу обнаженную саблю. Лезвие ее так ерзало по сукну мундира, что, казалось, вот-вот прорежет его насквозь. Следом двое младших полицейских служителей вели мужика в не по росту кургузом овчинном полушубке. Лица его Петр не. раз­глядел, а когда разглядел, почувствовал, как мертвенно захолонуло сердце.

— Да ведь Егор Якинцев никак! — ахнули стоявшие у конторы копиисты.

— Как он тут взялся?

— Слыхивалось, в Малороссии служит...

— Куда ведете его, ребята?

— В чулане запрем пока, — важно разъяснял Ло­бов. — Красного петуха хотел Ивану Козьмичу подпу­стить. В конюшню залез ночью, да кучера его скрутили... В бегах, вишь! Не хотит царю и отечеству послужить, падла!

Егор вскинул голову, увидел Петра и вдруг, кривля­ясь, пропел тонко и дурашливо:

Нынче, братцы, остается

Нам зеленый сад пройтить,

Батальон стоит в порядке, Барабанщики по концам...

И-их!

После Петр даже припомнить не мог, как оказался у

Ключаревых, что говорил, выпрашивая у Анны ключ от конторы. День выпал из памяти, растворился в ожида­нии. Лишь разговор с Иваном Ширинкиным ясно запом­нился. Уговорились, что тот за два штофа вина сторгует у сторожа его лисий малахай — слаб был конторский цербер на выпивку. Малахай этот уже лоснился от вет­хости, и Ширинкину ни на что бы не сгодился. На сторожа в случае такой сделки можно было не опа­саться.

К конторе Петр пришел один, ночью. На ощупь, кус­ком загнутой проволоки отогнул висевший на двери чу­лана простой амбарный замок. Когда дверь открылась* Егор уже стоял на пороге, громко дышал. Он протянул вперед, в темноту, растопыренные пальцы, ухватил Пет­ра за шинель и притянул к себе:

— Кто?

— Тихо, — сказал Петр. — Я это... Не признаешь?

— Признал... Молоток есть? Давай сюда, я сам...

Петр протянул обернутый тряпицей молоток. Но да­же с тряпицей удары прозвучали в пустом здании гулка и страшно. Цепь, приклепанная одним концом к вбитому в бревно кольцу, брякнула об пол.

Через несколько кварталов Петр проговорил, зады­хаясь:

— Увидят нас вместе... Дальше не пойду!

Егор положил руку ему на плечо у самой шеи, нада­вил мягко:

— Ну спасибо, парень. Не ждал...

Вдали, за последними избами, улица переходила в дорогу. Она тянулась на юг, к Перми. А из Перми шли уже две дороги. Одна вела на запад, к Москве и Петер­бургу, другая — в Сибирь, к Алтайским горам и еще дальше, к несуществующему Беловодскому царству, стране мужицкой вечной надежды, земле обетованной.

XXIX

23 декабря Алексей Егорыч Клопов допоздна заси­делся в конторе, проверяя счета. Впрочем, с тех пор, как Анна Ключарева стала мыть вечерами полы в конторе, он часто засиживался там допоздна. Ему нравилось смотреть, как, изгибаясь в стане, несет она тяжелое вед­ро. Нравилось слышать в коридоре ее шаги, скрип две-

рей, отворяемых ее руками, и деревянный скрежет дви­гаемых лавок. Нравилось находиться с нею рядом и нет- нет да подумать о том, как просто мог бы он ее осчаст­ливить, введя хозяйкой в свой дом.

Нет, он отнюдь не собирался вступать с нею в брак. Он мог сделать блестящую по чермозским понятиям партию. Но сама возможность этого приятно щекотала воображение. И