иногда в вечерней тишине вставала пе­ред ним картина: ее потупленный взор, рдеющие лани­ты и пальчики, перебирающие платок на груди. Чаще всего виделись ему эти пальчики. Иногда они перебира­ли кисти платка или связку ключей. Иногда считали простыни. А иногда втирали постное масло в слабеющие корни его волос, отчего сладко кружило голову.

При его положении все это было недопустимо. Но картина вставала, делаясь уже настолько привычной, что ее можно было окаймить рамой и повесить рядом с лито­графиями лазаревских предков.

В чертоге его души, конечно.

Порой, если поблизости никого не было, Клопов вел с Анной беседы и загадывал загадки. А когда она мыла пол в его комнате, старался не наследить и даже помо­гал передвигать лавку. Все эти знаки внимания Анну не то чтобы пугали, но как-то настораживали. Если Клопов был в конторе, она старалась его комнату мыть послед­ней, надеясь уже не застать его там.

В этот вечер она поступила точно так же. Анна при­бирала кабинет управляющего, когда четкий, с оттяж­кой, счетный стук, доносившийся из комнаты Клопова, внезапно оборвался.

— Аннушка! — он появился на пороге. — Или ты за­была меня? Нет и нет.

Анна неприветливо молчала.

— Хоть бы отдохнула, — предложил Клопов.

— Целый день отдыхала, — сказала Анна, досадуя и не решаясь наклониться под его томно сощуренным оком.

— Ну уж! Ну уж! — воскликнул Клопов, давая по­нять, что ни в грош не ставит это заверение, сделанное из одной девичьей скромности. — А я тут тебе загадоч­ку припас. Ну-ка!

Анна насупилась.

— Ну-ка, — повторил Клопов, даже мысли не допус­кая, что беседы эти могут докучать Анне. — Вот она,

загадочна. Замок водян, ключ деревян, заяц убеже, а пловец потопе... Нуте-ка!

— Это божественное что-нибудь, — угрюмо прогово­рила Анна, по опыту зная, какого рода загадки любит Клопов.

Он полагал, что такими загадками воспитывается в молодых умах изящество и благочестивость мысли.

— И верно, — обрадовался Клопов. — Моисей уда­рил жезлом, и море расступилось. А фараон потонул. Вот и выходит — ключ деревян.- Жезл-то из дерева!

— А Моисей, что ли, заяц? — не без ехидства спроси­ла Анна.

— Ой, — улыбаясь, погрозил ей пальцем Клопов. — Ой, головка! Я лишь звуками обозначаю: заяц. А алле­гория — спасающийся бегством. Аллегорию понимать на­до! — И начал объяснять Анне, что такое аллегория.

Беседы эти наводили на Анну неизбывную тоску. Она воинственно приподняла тряпку, намереваясь погрузить ее в воду, и сделала шаг по направлению к ведру. Ведро находилось около двери, как раз там, где остановился Клопов. Взгляд его брезгливо коснулся этой тряпки, за- тем*поднялся к руке Анны и вдруг замер, будто ему открылось нечто в высшей степени необыкновенное. И действительно, Клопов увидел такое, что мгновенно забыл и про Моисея, и про аллегорию, и про изящество мысли.

На правой руке Анны он увидел знакомое медное ко­лечко.

Между тем колечко вместе с пальцем, рукой Анны и тряпкой вновь погрузилось в воду. А когда оно, тонко посверкивая, вынырнуло на свет божий, страшная мысль пришла Клопову. Он подумал, что Лешка многое утаил от него — по незнанию или по злому умыслу, — и пре­ступное общество имеет в своем составе несравненно бо­лее членов, чем это было доложено. Его невидимые сети протянулись так далеко, что даже под крышей конторы, сердца Чермоза, плетутся злокозненные тенета... Ведь кто-то же помог бежать Егору Якинцеву!

Он посмотрел на Анну. И странно, отсверк колечка будто в ином свете обрисовал ее лицо и фигуру. Клопов увидел то, чего раньше не замечал. Увидел чересчур широкие крылья ее носа, покрасневшую кожу на кистях, угадывающиеся под складками подола слишком, пожа­луй, толстые ноги. И картина, висевшая в чертоге его

души, не потускнела даже, а вдруг сорвалась и с грохо­том исчезла в темных глубинах памяти. И он будто очнулся от этого грохота.

— А ну, что это у тебя такое, милочка? — скрипучим от волнения голосом спросил Клопов.

Он шагнул к Анне и резко ухватил ее за запястье.

Но Анна по-своему истолковала этот порыв. Она уви­дела вспыхнувшие глаза Клопова, его растопыренные пальцы, жадно потянувшиеся к ее руке, и ей показа­лось, что он сейчас набросится на нее, повалит на лавку. И ни одна живая душа не придет ей на помощь. Она выдернула руку, отскочила в угол. Рука была мокрая, скользкая, и Клопов не сумел ее удержать.

— Помогите! — крикнула она.

Эхо прокатилось по коридору, замерло перед входной дверью. Контора была пуста.

— Иди сюда! — приказал Клопов.

И, не надеясь, что приказание его будет исполнено, сам двинулся к замершей в углу Анне.

Она угрожающе приподняла тряпку. Но приподняла чуть-чуть, так что другой конец волочился по полу.

— Да как смеешь! — прорычал Клопов и, выбросив вперед ногу, придавил сапогом этот волочившийся по по­лу конец. Тряпка, вырвавшись из руки Анны, бесшумно осела на носок его сапога.

Анна почувствовала себя обезоруженной.

Путь к двери был уже отрезан. Тогда она стремглав проскочила мимо Клопова и укрылась за огромным сто­лом Ивана Козьмича.

Стол управляющего стоял так, что оба его конца не касались стен. Но с одной стороны проход оставался широкий, в полкабинета, а с другой — в несколько верш­ков. Однако Анна могла протиснуться здесь и успеть до­бежать до двери, если бы Клопов вздумал атаковать ее со стороны широкого прохода.

Тогда он вдруг навалился на стол и нечеловеческим усилием, от которого свело мышцы на шее, вплотную придвинул его к стене. Теперь Анна оказалась в ло­вушке.

Клопов, всегда осторожный, как старый хорь, забыл обо всем. Он и думать не думал, что его опрометчивый поступок может навлечь заговорщиков на вполне обос­нованные подозрения. Он рвался к колечку, к тонкой по­лоске, обтекавшей палец Анны, горя нетерпением уви-

деть на нем знакомые буквы и окончательно убедиться в верности своих предположений.

Он чувствовал себя обманутым в лучших чувствах. Хотя мысль о браке лишь слегка тревожила его вообра­жение, ни на минуту не угрожая стать реальностью, ему казалось теперь, что он жил этой мыслью.

В последнем порыве он рванулся к Анне, но, спо­ткнувшись о тряпку, все еще оплетавшую его сапог, за­скользил по мокрому полу, потерял равновесие. Чтобы не упасть, он пробалансировал в воздухе руками наподо­бие татарской плясуньи и, не найдя ничего лучшего, ухватился за массивную, в форме бычьей головы, ручку выдвижного ящика стола. Сегодня Иван Козьмич забыл, по всей видимости, его запереть. Ящик легко выкатился почти