XXXII

В это время Петр быстро шел по улице, направляясь к дому Клопова.

Вначале он едва не бежал, но по мере приближения к цели все замедлял и замедлял шаги, пытаясь проду­мать предстоящий разговор. Нужные слова не приходи­ли. Он не мог придумать даже начальной фразы. И, ко­гда оставалось пройти всего квартал, Петр решил бро­сить бесплодное это занятие в надежде, что верные слова явятся сами собой, едва придет нужда.

Накануне он сперва просто не поверил Анне. Так не вязалось рассказанное ею со всем обликом члена вот­чинного правления. Вот будь на его месте, скажем, Ло­бов, рассказ Анны не вызвал бы у Петра никаких сомне­ний. Правда, она и раньше упоминала о разговорах, которые заводил с ней Клопов. Но Петр не придавал этому значения. Он хорошо знал любезный сердцу Кло­пова дух общения с чермозской молодежью, кумиром которой тот себя мнил.

Но как только глаза Анны округлились и налились слезами, он сразу понял нешуточность всего дела.

Прислонившись к воротам, Анна вытирала веки ки­стями платка, и выражение обиды на ее лице постепенно сменялось выражением любопытства. Ей было страшно, но и до ужаса любопытно, что теперь станет делать Петр, что предпримет...

А он молчал, растерявшись.

Потом у него мелькнула мысль про общество, про- четвертый параграф его правил, где говорилось о соби­рании всевозможных тайн. Клопов, несомненно, хотел бы скрыть порочащее его происшествие, и обладание этой тайной могло пригодиться ревнителям вольности. Петр подумал об этом как-то отстраненно, словно речь шла не об Анне, а о чужой для него женщине. И тут же такое накатило бешенство, что Анна испуганно кос­нулась ладонью его щеки: «Петенька, ну не надо... Он же не догнал меня!»

Несмотря на ранний час, Клопова дома не было. Об этом Петру сообщила встреченная им в воротах клопов- ская кухарка. Она вытолкала его обратно на улицу сво­ей богатырской грудью и двинулась в сторону церкви, где на площади уже гремели над лавками поднимаемые ставни.

Петр хотел было направиться в контору, как вдруг заметил в конце квартала знакомую сухопарую фигуру.

Он быстро укрылся за вереей соседних ворот и подо­ждал, пока рядом хлопнет калитка. Затем выждал еще с минуту перед оградой Клопова и, осторожно повернув кольцо на калитке, шагнул во двор. Пройдя по нерас­чищенному снегу, поднялся на крыльцо, потянул на се­бя дверь и очутился в темных, пахнущих соленьями сен­цах. Дверь в комнаты была полуоткрыта. Он заглянул туда и никого не увидел — в комнатах было пусто. В глаза ему бросилась смятая постель и лежавшая на стуле книга под названием «История армянского дво­рянства».

Тогда Петр потянул другую дверь — низкую, обитую изнутри рогожей, концы которой вылезали за порог. Из- за двери потянуло густым запахом съестного, и он дога­дался, что это кухня. Там, согнувшись у поставца, за­ставленного мутовками, толчеями и кринками, спиной к нему стоял Клопов. В одной руке член вотчинного прав­ления сжимал краюху, а в другой — добрый кус окорока. Петр умышленно громко хлопнул дверью. Клопов оборо­тился, и лицо его побелело.

— Ты что! — выкрикнул он, и белые брызги из его рта полетели на черные бревенчатые стены. — Ты как здесь! Как смел без спросу! Вон! Вон отсюда!

Но Петр по срывающемуся голосу Клопова понял, что тот испуган неожиданным его появлением.

Действительно, член вотчинного правления никак не ожидал столь быстрой развязки. Он застыл на месте, с ужасом готовясь услышать в сенцах голоса поносовских сообщников. Но там было тихо. Тогда он обвел взглядом кухню в поисках чего-либо пригодного для защиты. Од­но мгновение взгляд его задержался на скалке, а затем остановился на массивной сечке, висевшей около двери.

— Полагаю, вы не забыли вчерашнее досадное про­исшествие с Анной Ключаревой? — сдержанно спросил Петр.

Не отвечая, Клопов незаметно передвинулся поближе к сечке. Но Петр тоже заприметил это далекое кухон­ное подобие бердыша, ледяной блеск его округлого лез­вия. Он скользнул вдоль стены, предупреждая движение своего собеседника, и встал так, что сечка оказалась висящей как раз над его плечом. Тут же явилась стран­ная мысль: Петр подумал, что так вот висел обнажен-

ный меч над плечом эллинского оратора Демосфена, отучая его от дурной привычки поднимать во время про­изнесения речи правое плечо.

Эта чудаческая мысль сразу ослабила владевшее им напряжение.

— Вы негодяй! — спокойно сказал он Клопову, сни­мая со стены и подбрасывая на ладони сечку. — Лишь бесправное положение мое мешает мне вызвать вас на дуэль. Впрочем, что я говорю! Ведь и вы не граф. И да­же не купец третьей гильдии, как уважаемый Иван Козь­мич. И вам, несмотря на все чванство ваше, никогда не держивать в руках пистолета... Сечка, вот оружие, до­стойное, пожалуй, ваших рук! Дуэль на сечках, ей-богу, забавно! А? Ведь вы забавник, Алексей Егорыч?

Клопов молчал, чувствуя, как дрожат и подгибаются у него колени. Он с пронзительным сожалением вспоми­нал месячной давности разговор в кабинете управляю­щего, когда сам же настаивал на том, чтобы не подвер­гать преступников немедленному аресту. Теперь он по­жинал плоды своей доброты! Клопов не сомневался уже, что Поносов заподозрил его в раскрытии тайны общест­ва, и с замиранием сердца ждал окончания этого беспо­рядочного монолога.

Петр стоял, широко расставив ноги. Сечка по-преж­нему крутилась в воздухе и, холодно поблескивая узор­чатым лезвием, перелетала из одной руки Петра в дру­гую.

Клопов, завороженный этим блеском, уже не слушал Петра. Втянув голову в плечи, он ждал лишь минуты, когда тот выскажет наконец со всей определенностью свои условия. Но Петр говорил и говорил. Он словно мстил за испуганное лицо Анны с красными пятнами на щеках, за бессилие своей юности, за бездействие и рас­падение общества, за всю ту нескончаемую несправедли­вость, апостолом которой был этот привалившийся к по­ставцу худой лысеющий человек.

И Клопов не выдержал.

— В рекруты пойдешь! — выкрикнул он, бросаясь на Петра. —Все там будете! Все!

Извернувшись, Клопов миновал описываемый сечкой зигзаг и ухватил Петра за горло.

Петр ощутил на шее его холодные пальцы, почувст­вовал, как впились в кожу кончики ногтей, и опешил на мгновение. Но тут же вновь накатило вчерашнее бешенство. Он уставил рукоять сечки в грудь Клопову и с силой отбросил его от себя. Затем удержал на лету за отвороты шинели и влепил тяжелую пощечину.

Клопов отлетел обратно к поставцу. А Петр заме­тил, что на левой его щеке начинает проступать красное пятно.

Вспомнилась рассказанная некогда Анной история про Адама, про его рукописание. Теперь он сам если и не душой своей,