И как это ей в голову могло прийти, что он кретин?

Дождь все шумел, было холодно, и Марина подтянула колени кгруди и накрылась одеялом. Наверное, нужно возвращаться к себе — в свой номер,к своей чашке, своей колбасе и своей книжке, но ей очень хотелось еще немногопобыть в его жизни.

Или это неприлично?

Или, наоборот, прилично?

Что нужно делать после того, как все закончилось? Кто-нибудьзнает?

Никто не знал.

На пороге показался Тучков Четвертый, благодушный,распаренный, розовый, в полотенчике, мокрые волосы прилизаны.

— Твоя очередь, — объявил он. — Сухое полотенце сверху набатарее.

Он взял с журнального столика какие-то бумаги, уставился вних и засвистел как ни в чем не бывало.

Марина смотрела на него во все глаза.

Ей вдруг захотелось, чтобы кто-нибудь взмахнул волшебнойпалочкой и получилось бы так, что ничего этого не было — ни разгромленнойпостели, ни горячей лавы, ни чужого номера, ни странного запаха, ни истории отом, что утопленник на самом деле убийца и бандит и «приключение» ее вовсе неприключение, а полицейский капитан оказался генералом…

Ей очень захотелось обратно в свою жизнь.

— Сейчас поедим, — не оборачиваясь, распорядился генерал, —а потом я схожу по делам. Ты меня подождешь.

— По каким делам?

— Мне нужно на конюшню, — ответил он рассеянно и переложиллисток.

— Зачем тебе на конюшню?!

— Уточнить предположение и поговорить с твоей девчонкой. Какее? Зоя?

— С какой девчонкой Зоей? А, которая водит лошадей! Федор, ачто ты должен уточнить?

Он мельком глянул на нее и опять уставился в свои бумаги.

— Федор!

— Между прочим, вода открыта. Сейчас перельется через край.

— Если ты мне не скажешь, в чем дело, я тоже больше не скажутебе ни слова!

— Кофе дома попьем или сходим в чайную? Я еще ни разу небыл.

— Ты должен рассказать мне, что ты задумал.

— На вид очень приличное место. Это в главном корпусе, возлересторана.

— Ты сказал, что все дело в этой железке, которую мы нашли.При чем здесь железка?

— Я даже хотел один самовар у них купить. Ему лет сто,наверное. Как ты думаешь, продадут?

— Откуда ты знаешь, сколько лет, если раньше никогда вчайной не был? — подозрительно спросила Марина.

Федор Тучков Четвертый оторвался от своих бумаг и посмотрелна Марину с изумлением, а потом почему-то похвалил:

— Молодец, Маруся.

— Я не Маруся!

— Ты не Маруся, но молодец.

Он бросил бумаги, подошел, за локти поднял ее из одеял иподушек и прижал к себе — сильно. Просто так прижал, поняла Марина. Потому чтоему захотелось быть нежным, а не потому, что он решил предпринять «третьюпопытку».

Прямо под ее щекой было выпуклое горячее плечо, а рукиоказались на спине, где под кожей было много твердых мышц, а ниже начиналосьмахровое полотенчико, а еще ниже плотные заросшие ноги, которые прижимались кМарининым ногам.

Как все это странно, непривычно, неудобно, неловко — может,мама права?

В том смысле, что любая особь мужского пола — суть свинья ипаразитирующий элемент, который то и дело порывается взгромоздиться тебе нашею, устроиться там поудобнее и приготовиться к тому, что дальше поедет скомфортом, ибо нашлась дура, которая его повезет!

Федор Тучков Четвертый казался ей пришельцем с планетыНептун, Уран, Сатурн, Плутон. Она никак не могла его классифицировать. Маринаподозревала, что даже мама, увидав Федора Федоровича, зашла бы в тупик. Натупую мужскую особь он никак не был похож. И на свинью не похож. И на ЭдикаАкулевича, самого умного из всех известных ей мужчин. И наколлег-преподавателей с их привычкой выливать заварку в цветы и носить«пиджачную пару» тридцатилетней давности — зимой брюки непременно заправлены вботы, для тепла.

На «агента национальной безопасности» в исполнении МихаилаПореченкова он тоже не тянул — ни щетины, ни гусарской удали, ни пушки заремнем.

Неопытная во всех отношениях, Марина голову могла дать наотсечение, что поначалу он боялся ее ничуть не меньше, чем она его. И трясся, ипридумывал умные фразы, и старался смотреть только в глаза, и ни за что посторонам, и смущался — даже анекдотец рассказал!

Потом он успокоился. Марина даже знала, когда именноуспокоился. Когда после первого изумления и отвращения к генералам секретнойслужбы вообще и к нему в частности она начала зевать и тыкаться в его бок,очень стараясь не заснуть немедленно.

Теперь он обнимал ее — просто потому, что ему хотелось ееобнимать, и терся подбородком о ее макушку, и поглаживал между лопатками, какбудто собаку чесал за ушами!

Чтобы проверить свое предположение о том, что все это«просто так», от нежности, оттого что за окном дождь, и еще оттого, что послебурной любви хочется просто и незатейливо ласкаться, мурлыкать и потихонькузасыпать, Марина осторожненько размотала розовое полотенчико. Вот как осмелела.

Полотенчико упало.

Федор Тучков смутился, как подросток в женской бане, заюлил,завозился и стал отводить глаза.

Марина развеселилась.

Он суетливо нагнулся, захватил полотенчико и прикрылсяспереди.

Нет, черт побери! Не хочет она, чтобы волшебная палочкавернула все старое и зачеркнула все новое! Пусть будет так, как есть, ибо это иесть жизнь — с его смущением, выпуклым плечом, многозначительными ужимками,генеральским званием и идиотской мужской уверенностью в том, что онзна-ачи-тельно умнее, чем она!

— Ты что?

— Ничего. — Она засмеялась и поцеловала его в щеку.Почему-то ей очень нравилась его щека. — Ты такой важный, умный, рассуждаешь, асам без штанов.

Господи, он покраснел! Он просто взял и покраснел до самыхушей — впрочем, уши тоже покраснели! Марина смотрела во все глаза.

Федор Тучков отступил за кресло и оттуда, из-за кресла,улыбнулся ей неуверенной улыбкой.

Все будет хорошо, неожиданно подумала Марина. Все на светебудет хорошо.

— Сейчас я выйду из ванной, — распорядилась она невестьоткуда взявшимся тоном первой на свете красавицы, — и ты все мне расскажешь.