заметно идёт на спад напряжение. Пульсации пси-зрения показывали мне окружение с видимым трудом, словно им на своём пути приходилось продираться сквозь плотную, как на дне океана, среду. Она поддавалась мне с видимой неохотой, и то — лишь теперь, когда настороженность вокруг поутихла.

Климент проницательно на меня посмотрел, словно точно понимал, что я пытаюсь сделать с помощью своего пси-зрения.

— Антон, не нужно без нужды отпихивать от себя чужие телепатические взгляды, — вдруг заметил он, и я замер. — Это невежливо, во-первых. Можно же просто закрыться? Кроме того, невежливо показывать, насколько Пыль-пробуждённые сильнее тренированных псиоников, раз мы способны и на то, что ты сейчас делаешь.

— Понял, — я сказал и прикусил язык, не став болтать лишку.

Похоже, всё дело было в особенностях моего пси-зрения, которое я звал телекинетическим неспроста. Как и говорил Шут, перекос в сторону грубых воздействий у меня был столь сильным, что моё внимание иной раз можно было ощутить на себе, как ладони, жадно бродящие по всему телу. Ну, в случае прелестных девушек мне даже нечего возразить...

Всё, как есть. Но то, что я попутно при этом «отпихиваю» чужие ментальные щупы — об этом я до сих пор понятия не имел. Век, как говорится, учись.

— Пойдёмте, — между тем, нам в сторону коридора кивнул напарник охранника, приглашая следовать за собой. — Здесь не так далеко.

Пока мы шли, я с пытливым интересом рассматривал интерьеры комнат и кабинетов вдоль коридора. В глаза даже сквозь стеклянные двери бросалась скромность убранства, лишённого множества незаметных по отдельности деталей, призванных создавать уют. Ни тебе настенных часов с картинками, ни красочных кружек, ни календарей на столах — лишь скромные однообразные белые столы и стулья, да бессчётные ряды потухших экранов на них.

Поразмыслив, пока я шёл, я пришёл к мысли, что отсутствие на столах творческого беспорядка скорее настораживало меня, чем удивляло, хотя и было, похоже, лишь следствием принятого подхода к делу.

«Такое чувство, будто им тоже промывали мозги» — подумал я.

Не знаю, насколько эффективна потогонка на рабочем месте, хотя бы её обеспечивал не кнут надсмотрщика, а телепатическое внушение. Это был офис, а не поточная линия на заводе, и трудиться здесь должны были головой. Выходит, внушение не выключало мозги так, как я думал.

Возможно, оно, напротив, вдохновляло к работе?

Как знать, насколько тут глубоко пустил корни контроль над человеческим разумом? Возможно, в этом месте он стал полный и повсеместный, и покрыл собой всех людей? Мне не с чем было сравнить — я ведь даже Вентиляторы видел чуть-чуть.

— Сказано же — суди древо по плодам, — заметил мне Шут.

— Мы пока не знаем его плоды, — возразил я. — Но слабость этого древа уже мне очевидна, Шут. Тот, кто изначально был его частью, не способен что-то в нём поменять. Он навсегда обречён стать его винтиком, и не сможет даже возвысить голос, чтобы что-нибудь поменять.

— Верно. А ведь в механизме этого общества должен быть и водитель. Некто полностью беспристрастный. Свободный от власти над ним других, — вкрадчиво прошептал Шут. — Пусть даже, благожелательной власти, когда подавляются личные пороки, а побуждения становятся чистыми настолько, что идут обществу лишь во благо.

— Ты намекаешь на меня? — рассмеялся я искренне. Шут правда меня развеселил своими претензиями на власть. — Здесь уже есть Пыль-пробуждённые. Они пусть и решают здесь всё. Власть — это ответственность.

— Ты неправ. Власть — это, в первую очередь, наличие обратной связи. Она должна понимать, когда обжигается, или когда делает что-то правильно. Если этого нет, а, судя по тому, что твоим Пыль-пробуждённым тоже прочищают мозги только в путь, как и всем, то... кто здесь правит? Вот это вопрос?

— Мы посмотрим, Шут, — я тяжело вздохнул.

У меня остался тяжёлый настрой после этой беседы. Как будто вообще имело смысл обсуждать правильность или неправильность этого мира? Шут и вовсе рассуждал так, будто меня однажды могут пустить порулить в кабину водителя. На самом деле, максимум, что я мог сделать — это отправить машину в кювет, и даже в таком случае, общественный механизм имеет слишком большую инерцию, чтобы какой-то винтик мог что-нибудь в нём поменять.

«Даже если ему сильно захочется» — мрачно подумал я.

Чтобы отвлечься, я снова посмотрел по сторонам, любуясь незнакомым мне местом.

Зал с фонтаном напоминал мне всё более вестибюль — там гостей тепло встречала атмосфера красоты и радушия Весты — богини-хранительницы домашнего очага, чьи ласковые ладони направляли гостей в разные крылья и на этажи здания. Разительное отличие от спартанской обстановки комнат и кабинетов, как будто красота всего этого места собралась тут, позабыв прочее.

— Vestibulum , — изрёк задумчиво Шут. — Заранее можно угадать, что вестибюль обозначатся здесь иным словом, ведь им пришлось изобретать его заново, утратив контекст. Вряд ли им знакома была богиня Веста.

— Вряд ли, — кивнул я, размышляя над тем, как много могло быть утрачено здесь навсегда.

— Интересно, как много или мало они знают... знаком ли им, вообще, Бог? Как ты полагаешь, Антон?

— Как концепция, быть может, и да, — сказал я. — Но сомневаюсь, что среди первых людей здесь нашёлся хотя бы один верующий.

— Но всё, что не делается, всё к лучшему? — спросил Шут. — И если случилось так, что Бог был нами забыт — это тоже случилось к лучшему тогда, не так ли?

—