не фигурально. Когда я окидываю взглядом город, я вижу линии, линии, линии. Красные линии. Синие линии. Зеленые линии. Красные, позволяющие сохранять белые кварталы белыми. Синие…

– Знаю. Я замужем за бывшим полицейским.

– Это, должно быть, сейчас непросто.

– Да, нелегко.

– Адская штука.

Мы кивнули и, нахмурившись, уставились в свои стаканы с чаем. Покрутили в них кубики льда.

– Так что же будет дальше? – спросила я.

– Позвольте проконсультироваться с хрустальным шаром. – Роланд поднял воображаемую магическую сферу и заглянул в ее глубины. – Шар говорит, что такого будет еще много, везде и в течение долгого времени. Это лишь еще одно начало. Такое я видел много раз.

– Верю.

Казалось, Роланд продолжит, но он только сказал:

– В такие времена, как сейчас, люди все равно становятся более человечными. В основном это хорошо.

Я спросила, сколько с ним живет Гэри.

– Шесть лет. Она была бездомной, бродила по всему кварталу, люди ее подкармливали. Наконец она выбрала меня. Странное дело, но она выглядит точь-в-точь как та собака, которая была у меня в детстве. Вот почему я называю ее Гэри. У нее не хватает кусочка уха, видите? – Роланд осторожно показал мне на шрам. – Совсем как у прежней Гэри.

Гэри прищурилась и завиляла хвостом от удовольствия, когда Роланд почесал ее за ушами. Она, казалось, улыбалась мне, словно хорошо меня знала.

– Знаете что? – сказал Роланд. – На самом деле я не был прокурором. Я просто поиздевался над вами.

– И продолжаете издеваться?

Он рассмеялся. Я посмотрела на Гэри.

– Ты первая собака, которая мне улыбнулась, – сказала я и протянула ей руку, но тут же отдернула. Меня слишком много раз обманывали фальшивые улыбки, за которыми скрывались острые зубы.

Дом

Роланд обитал неподалеку от дома, в котором снимали жилье мы с мамой, когда постоянно «мотались» между резервацией и городом. Дом все еще стоял на прежнем месте. Он всегда стоял там. Серое, обшитое вагонкой строение с шестью крошечными квартирками. Дешевая аренда, доступное жилье. На одном окне прибито шерстяное одеяло, на месте разбитого чердачного окна – картон, из пары окон верхнего этажа торчит пара кондиционеров. Я припарковалась в переулке, желая посмотреть, что происходит с моим старым окном. Моей комнатушкой на втором этаже служил чулан. Но на потолке имелся стеклянный квадрат с ромбовидными вставками. Окно даже открывалось. По ночам я слышала, как город дышит вокруг меня, вдыхая и выдыхая, как будто мы жили в гигантском животном. В этой комнате я путешествовала. Делала домашние задания. Вырабатывала свою отличительную черту – кружки вместо точек. Я проскальзывала внутрь и закрывала дверь, чтобы избавиться от присутствия мамы и ее друзей. Комнату освещала висячая лампочка, как в исповедальне. У меня были две полки, крошечный столик и табурет, тюфяк на полу. А еще подушка и одеяло. У меня было все, что нужно.

Я садилась на школьный автобус в конце квартала. После того как я получала на руки проверенные учителями домашние задания и контрольные, я приносила их маме. Выкладывала на стол. Когда получала пятерки. Она никогда их не замечала. И вообще редко разговаривала со мной. Я пристально наблюдала за ней в тот день, когда она получала пособие по инвалидности. Иногда мне удавалось ускользнуть с ее деньгами или забрать наркотики. Она приходила, уходила. И при этом, казалось, месяцами не произносила ни слова. Когда мои чувства били через край, я заворачивалась в одеяло и лежала в своем чулане, ожидая, когда их накал ослабнет. В какой-то момент я решила стать равнодушной ко всему. Я не жалею об этом решении, хотя оно и не сработало.

* * *

На обратном пути я проезжала мимо потоков людей с плакатами, пакетами и бутылками с водой, мимо патрульных машин и отрядов полиции. Я видела сгоревшие магазины со стенами, похожими на сломанные зубы. Магазина «У дядюшки Хьюго» больше не было. От него остались одни угли. Мое сердце сжалось, а глаза начало щипать. Я миновала женщину с продуктовой тележкой, полной детей. По другой улице катил гигантский «Хаммер», бронированный и вооруженный. Я повернула, чтобы убраться с его пути. Очаги мира, затем солдаты в полном боевом снаряжении. У меня появилось холодное, нехорошее предчувствие. Миннеаполис был застигнут врасплох, но теперь ответная реакция стала жестче. Я проехала мимо церкви, на ступенях которой толпились люди. Задний церковный двор был заставлен пакетами с продуктами, которые нужно было раздавать. Я проехала мимо двух подростков, сидевших на бордюре, опустив плакаты. Затем я проехала мимо людей, рисующих яркие цветные картинки на вывесках над витринами магазинов. Я проезжала мимо палаток, мимо бутылок из-под спиртного, валяющихся в канаве, мимо маленьких импровизированных святилищ. На деревьях были примотаны какие-то сообщения. Цветы свисали с заборов. Мне пришлось свернуть в сторону, чтобы не врезаться в припаркованную прямо посреди улицы машину с флагом Конфедерации, прикрепленным к бамперу. Но в основном я проезжала мимо людей, которые занимались своими обычными делами, сажали сады, ухаживали за цветочными клумбами, поливали газоны. Под конец я проехала мимо лавки попкорна, которая оказалась открыта, и остановилась, чтобы купить попкорн. Запах кукурузы сменил застарелый запах слезоточивого газа – кислый, мускусный. Когда я была уже почти дома, меня остановило облако. Облако нахлынувших эмоций. Я замерла и попыталась отдышаться, несмотря на окруживший меня туман. Его развеяло только громкое предупреждение о комендантском часе, прозвучавшее на моем телефоне. Я устала и была совершенно разбита. Ах, если бы пошел дождь.

31 мая

Но дождя не было. Стояла ночь. Журналистов били электрошоком, арестовывали, травили слезоточивым газом, избивали. Журналисту выбили глаз.

– Какого хрена вы так боитесь? – кричала полиции Хетта.

Мы говорили о Национальной гвардии.

– Они не все такие плохие, – отозвалась о ней Хетта, удивив меня. – Асема рассказала мне о протесте у Капитолия. Там командир Национальной гвардии, или кто-то еще, встал на колено перед всеми. Он сказал, что прибыл защищать наше право на собрания, а потом убрался, то есть ушел куда-то далеко, и все прошло хорошо.

Поллукс вернулся со своей смены. Я убедилась, что он спрятал оружие.

– Мне это не нравится, – сказала я.

– Мне тоже. Там слишком много оружия. Я собираюсь отложить пистолет и приготовить жареный хлеб. Вот мое истинное призвание.

– А мое истинное призвание – есть жареный хлеб, – улыбнулась я.

Но он уже закрыл дверь в ванную и включил душ. Спустился он в чистой одежде и в маске. В то время мы все боялись подцепить микробов друг друга. Поллукс рассказал, что пару ночей