Степень же твоего «уверования» зависит от того, насколько персона умеет формулировать Слово. Насколько произнесение этого Слова персоной приближено к тому языку, для которого любой алфавит просто-напросто тесен.

Эзоп сказал то, что Перельман и сам знал. Но надо было договаривать (хотя какие здесь могут быть договорённости):

– Вот и не вышло у тебя. Найти в персоне Топорова (одну-единственную) точку опоры. Ты (вынужденно) пишешь Великую Книгу по имени Многоточие.

– Отчего же? – зная ответ, всё же спросил Перельман, на что его саркастичный оппонент немедленно ответил цитатой (уже вполне обыденно переиначивающей миры и всячески изгибающей пространства):

– Молчи. Ты, вижу, молоденек,

Но не тебе меня судить.

Ведь мы играем не из денег,

А только б вечность проводить.

Процитировал Эзоп Александра Сергеевича, имея в виду: каково это – быть нервами всего, что тебя окружает? Каково это: считать точкой опоры – саму изменчивость? Именно изменчивостью – отказываясь от бессмертия… А ведь и это – вполне возможно.

Если, конечно, бессмертие есть константа. Но лучше об этом не думать.

– Так мы и идём на эту тризну – бес-смысленно: какие тут могут быть мысли? Только бесы (наши бес-смысленности) – и могут, – сказал бы ему я.

– Ксанф тогда и сам не знал, что купил себе не раба, а хозяина, – ответил бы на это Эзоп. – Так и рабы сейчас – будут «хозяевати» над твоим мертвым Топоровым. Так и получаются у свидомитов их фарисейство.

– Знаю.

Мне ли не знать о своём рабстве: о зависимости от работы. Потому я продолжил.

Они (только мои герои Перельман и Эзоп, без меня – я давно уже там находился) спустились в «Борей». Прошли (то ли видимые публике, то ли невидимые – я ещё не решил) мимо и дальше (будет ли с нас довольно? Нет, мы пойдём мимо и дальше) в небольшой зал, предваряющий ещё более небольшой ресторан…

Громкое слово: ресторан, надо признать; так ведь и весь так постмодерновый арт-клуб «Борей» – претензия; в зале и собиралась именно публика, человек с полсотни…

Эзоп (имея в виду себя и Перельмана) принялся цитировать из Петрония:

– Между тем явились и фокусники: какой-то нелепейший болван поставил на себя лестницу и велел мальчику лезть по ступеням на самый верх и танцевать: потом заставил его прыгать через огненные круги и держать зубами урну.

Перельман заметил:

– В этой свое-временной цитате, разумеется, нет никаких аллюзий с уровнями постижения или дантовыми кругами.

– Разумеется, – сказал Эзоп.

Публика слов этих не слышала. Она, впрочем, делилась на гостей первой и второй свежести. Выступал какой-то «один из» – (должно быть) нынешний главный редактор (занявший место Виктора Топорова в местном издательстве), который вёл свою речь о своей работе и о роли в ней незабвенного В. Л. Топоровым…

Совершенно параллельно и совершенно для окружающих неслышимо – коварный Эзоп слова его подвергал петрониевской метаморфозе: вел свою речь – о своей работе:

«– Я как-то труппу комедиантов купил, заставил их разыгрывать мне ателланы и приказал начальнику хора петь по латыни.»

Перельману – происходящее нравилось.

Перельман – кивнул в бороду (я не говорил, что у Перельмана неухоженная борода? Это ведь всем известно). Перельман тоже (пока что) – пребывал невидимым окружающим его людям.

Эзоп, меж тем (находясь между самых разнообразных тем), продолжал цитировать Сатирикон:

«– При этих словах мальчишка-фокусник свалился с лестницы прямо на Трималхиона. Поднялся громкий вопль: орали и вся челядь, и гости. Не потому чтобы обеспокоились участью этого паршивого человека. Каждый из нас был бы очень рад, если бы он сломал себе шею, но все перепугались – не закончилось бы наше веселье несчастьем, и не пришлось бы нам оплакивать чужого мертвеца…»

Перельман повторил:

– В этой свое-временной цитате, разумеется, нет никаких аллюзий с уровнями постижения или дантовыми кругами.

– Разумеется, – сказал Эзоп.

Он. Раб философа Ксанфа. Он (опять) – сказал своё «разумеется». Ибо под-разумевалось, что в «Борее» собрались чествовать мертвеца – «своего», отделяя его от мертвецов всех прочих: и живых, и по настоящему мертвых душой.

«– Посмотри на них, – сказал Эзоп. – Один человек влюбился в собственную дочь; и до того довела его страсть, что он отослал свою жену в деревню, а дочь схватил и овладел ею насильно. Сказала дочь: «Нечестивое твоё дело, отец: лучше бы я ста мужчинам досталась, чем одному тебе.»

Перельман напомнил:

– Ты уже говорил: лучше бы тебе скитаться по Сирии, Финикии, Иудее, чем негаданно и нежданно погибнуть здесь от ваших рук.

Эзоп заметил:

– Беда не в том, что человек смертен, а в том, что внезапно смертен. Когда уходит личность, остаются мелкие и живучие.

Перельман заметил:

– Они не согласятся с таким определением себя.

– Ну и что? – отвечает Эзоп. – Ведь это мы определяем: мы их видим. Сумели бы они увидеть нас – тогда могли бы попытаться: попытка не пытка, правда, товарищ Берия?

Раб философа Ксанфа цитировал бородатый анекдот. Никто ещё так кратко не определял бесчеловечность мироформирования.

Люди, которые собрались почтить память Виктора Топорова, были хорошие и достойные люди. Успешные и не успешные, праведные, грешные и даже (быть может) совестливые. Разные.

Но они все хорошо к себе относились. Мужчины и женщины. Красивые и некрасивые, старые и молодые. Как здорово, что все они здесь сегодня собрались.

Вот только смысла у собрания не было.

Как бы ты полюбил от века Глухого, слепого, немого Хорошего человека? Который совсем не калека, Ведь руки и ноги есть… Зато он не видит весть и не несет весть. И потому не весь находится в этом мире: В мире он просто водится, Словно ребенок за руку.

– Это