Если умру, то счастливым зато». «Пусть умереть вам охота приспела, Значит, и мне – на смертное ложе? Я не хочу умирать, так чего же С вами меняться на душу и тело?»

– Вот видите, – сказала Роксолана (которая всё слышала, ибо – не отставала). – Я беру вашу душу и ваше тело, я при-даю (то есть – обещаю при-дать и пре-даю) смысл вашему бессмысленному пребыванию в жизни, и в вашем противостоянии смерти тоже появится смысл (то есть я, как имитация смысла).

Она стала говорить ему «вы»! Начинались изви-вы со-знания: тотчас – стали потребны иные шрифты, и я сразу скажу (и пусть это будет пропечатано в какой-нибудь – пусть и звучит название анекдотом – «Украинской Правде»), что Роксолана (муза хероев «своей» Украины) получила желаемое: «того» Перельмана – стёрли с листа земли…

Херои его взяли и начали убивать…

И продолжили убивать…

И продолжали убивать – довольно долго, но – всё это было уже не важно (как и то – убили или же нет).

Поскольку Николай Перельман (здесь я ещё раз напоминаю его победительное имя,) взял с собой в Санкт-Ленинград Эзопа и перенес его сразу же в лето прошлого года.

Природа Санкт-Ленинграда предстала перед древнегреческим рабом весьма прохладной, надо признать. Выглядела эта природа так: они вдвоем (ну не мог его Перельман бросить сразу в круговерть – давал себя как точку опоры) пред-стояли перед прошлым августом или июлем (причём – признаюсь, не случайно всплывали древнеримские имена) на самом впадении Литейного проспекта в проспект Невский.

Николай Перельман (выглядевший вполне невредимым, словно и не побывал в руках хероев Украины) стоял перед Эзопом (выглядевшим как пойманный на воровстве и приговоренный к казни освобождённый раб), и находились они всё ещё на Невском проспекте.

На Литейный они не ступили. Хотя и должны были. Они собирались (а Перельман был уже полностью собран) идти в арт-галерею Борей, расположенную неподалеку, стоило им лишь пройти по Литейному… Стоило бы это им – немногого: всего лишь какого-никакого осознания, что они одновременны.

А пока Эзоп озирался.

А пока Перельман и Эзоп, позабыв все невзгоды, тщательно (почти тщетно, ибо мысленно) оделись в то же, во что были одеты летние санкт-ленинградцы (согласитесь, ни в коем случае нельзя быть в прекрасном городе на Неве облаченным во что-то древнегреческое или во что-то застеночное украинское)…

А пока Эзоп озирался, не отвлекаясь на мишуру, и не видел никаких нововведений двадцать первого века от рождества Христова, но – про-видел другое:

«лысого старика, игравшего в мяч с кудрявыми мальчиками. Нас привлекли к этому зрелищу не столько мальчики, – хотя и у них было на что посмотреть, – сколько сам почтенный муж, игравший в сандалиях зелеными мячами: мяч, коснувшийся земли, в игре более не употреблялся, а свой запас игроки пополняли из корзины, которую держал раб. Мы приметили одно нововведение. По обе стороны круга стояли два евнуха: один из них держал серебряный горшок, другой считал мячи, но не те, которыми во время игры перебрасывались из рук в руки, а те, что падали наземь.»

– Так вот куда делся пресловутый Малец из начала начал этой истории: распался на ипостаси и пошёл прислуживать развратному (и для нас – давно уже мёртвому) старику: славная пародия на «свободу от» – понимание миром постмодерна самого чуда веры: осуществления ожидаемого и уверенности в невидимом… Надеюсь, твои ипостаси не есть ипостаси Мальца?

– Ты прав, бывший раб, к роли Мальца мы ещё обратимся, – сказал Николай Перельман, – Хотя эта сцена взята нами из Петрония, но вполне сходна с твоими баснями: души, на землю павшие, больше в игре не используются.

Пока Эзоп собирался ответить, к ним подбежал еще один Перельман (отставший – тот, что прежде был у монитора) и в свой черед принялся озирать Эзопа.

Я не скажу, что в слове «озирать» (кроме самого Слова) – заключены Осирис и Анубис: бог смерти и воскресения и бог смерти и похорон (есть версия, что это единственный оставшийся на земле египетский бог): вот так мы и «озираем» – убивая мгновение, преображаем его воскресением (делая мгновением вечности) либо навсегда хороним.

И ведь было на что посмотреть-озарить: освобождённый раб, облекшись в джинсы и футболку (джинсы американские, а футболка из Парижа), оставался вполне бос и не собирался понимать, почему эта босоногость – не совсем правильно в современном нам Санкт-Ленинграде.

Впрочем, был то ли июнь, то ли июль месяц (скорее июль, если мы допустили в звучание моей истории древнеримские ноты): было не холодно; впрочем, не суть важно! Перельман у монитора быстро слился с Перельманом из Украины (и прочими-прочими-прочими, вследствие чего ему отпала нужда озираться) и решительно произнес на латыни:

– Вот тот, с кем нам всем предстоит возлежать на пиршестве духа

Эзоп ответил – по своему, на древнегреческом:

– Хорошо бы ещё (кроме славной компании) найти дом, то есть помещение для всех наших сущностей, где нам предстоит возлежать за обедом.

Перельман знал, что в Борее есть кафе. Но был уверен, что ни в коем случае не будет там обедать. Он представил, что раб Эзоп попрекает мочащегося на ходу Ксанфа… И тотчас – пространство и время отозвались.

«Лысый старик, меж тем, щелкнул пальцами. Один из евнухов по сему знаку подал ему горшок. Удовлетворив свою надобность, старик потребовал еще воды на руки и свои слегка обрызганные пальцы вытер о волосы одного из мальчиков.»

–  Души, на землю павшие, больше в игре не используются? – усмехнулся Перельман, после чего привел ещё версификацию:

Так молодой дельфин в своей поре Играет волнами, и женщина играет С толпой любовников… И вдруг разоблачат! И нагота как смерть, и как бы умирает Ее душа…