лишь из присутствующих здесь и людей и со-бытий.

Не правда ли, само слово «со-бытие» погружает нас в со-блюдение бытия? И ни в коем случае не в доводящие до свального греха со-блудение или со-блуждание.

– Отчего?

– Они люди, а не животные.

Перельман – попросил. А мог бы этого и не делать. Зачем же басню – рассказывать, если она и так происходит – в реале?

А и не надо басню рассказывать: она сама происходит. Переступая богами, как переступают ногами. Но именно я (если придётся) – из само-любия и для слепых и глухих хороших людей её повторяю.

С этим трудно было не согласиться…

Но Перельман – не согласился.

– Так что бы вы могли сказать о патриотизме Виктора Леонидовича? – настаивала Полина (настаивала она только здесь, в реальности Перельмана; в настоящей реальности она была прекраснодушна и нынешнему Перельману – демон-стратору реальностей – бесполезна).

Эзопа она уверенно не видела.

– Хорошо, – сказал Перельман, только-только перенесенный из застенков украинских свидомитов.

– Нет, погодите, – воскликнул Эзоп. – Сначала басня. Или, может, рассказать ей про десять яблок, которые просила у меня жена Ксанфа?

Полина (по прежнему) – не видела Эзопа. Впрочем, настоящих пространства и времени она тоже не видела, поэтому все эти разговоры (впадины и загогулины реальности) ничуть её не тревожили, для неё всё стояло на месте.

– Нет, – сказал Перельман.

– Да, – сказал Эзоп.

И рассказал-таки басню:

Обезьяны, говорят, рождают двух детенышей, и одного из них любят и бережно выхаживают, а другого ненавидят и не заботятся о нем. Но некий божественный рок устраивает так, что детеныш, которого холят, погибает, а который неухожен, остается жив.

Басня показывает, что всякой заботы сильнее рок.

– Да, – сказал Перельман. – А не пора ли заканчивать со всеми этими виртуальностями и оставить всего лишь один мир. Мир, который окончателен.

– Нет, – сказал Эзоп. И рассказал ещё одну (то есть – очень не одну) басню:

«Эзоп стал одним из первых, кто понял что Мудрости никогда не бывает много. Его истории трактуют самые запутанные проблемы бытия. И судьба Эзопа подтверждает – мудрости мало что угрожает, разве что невежество.»

– Да, – сказал Перельман. – Мы можем немного изменить реальность, но не способны улучшить или ухудшить. Потому и убрать себя из происходящего (сделать мёртвым) – не можем: сие есть выше любых сил.

– Любовь, – сказал Эзоп (вместо того, чтобы сказать нет), впрочем, эта его любовь вполне могла означать всё тот же набор яблок, предложенных ему женой Ксанфа.

Но потом всё же рассказал ещё басню:

Свинья и собака бранились. Свинья поклялась Афродитою, что если собака не замолчит, она ей выбьет все зубы. Собака возразила, что свинья и тут неправа: ведь Афродита свинью ненавидит, да так, что не позволяет входить в свои храмы тем, кто отведал свиного мяса. Свинья в ответ: «Не из ненависти, а из любви ко мне она это делает, чтобы люди меня не убивали».

Так искусные риторы даже оскорбление, услышанное от противников, часто умеют обратить в похвалу.

А потом перешёл к ещё одной басне:

Свинья и собака спорили, у кого лучше дети. Собака сказала, что она рожает быстрее всех зверей на свете. Но свинья ответила: «Коли так, то не забудь, что рожаешь ты детенышей слепыми».

Басня показывает, что главное не в том, чтобы делать быстро, а в том, чтобы сделать до конца.

Вот так бесконечный перебор всё тех же яблок, всё тех же родов, всё тех же убийств обеспечивает наличие в этой одной-единственной (впрочем, для каждого – почти что своей) реальности:

Красивая женщина Полина смотрела (на них двоих) – и видела одного Николая Перельмана (не путать собственно с Перельманом, без nika), и именно этот Перельман сказал ей:

– Вы хотите о услышать о патриотизме Виктора Леонидовича?

– Уже не хочу, – сказала женщина. – Раньше надо было говорить. Когда вы выступали, и вас все слушали, тогда и надо было. Теперь поздно.

Тогда Николай Перельман стал версифицировать:

А если смерти нет, то что есть красота, Которую не видят люди? А если смерти нет, то что есть высота, Которая тебя разбудит И (как душа) едва коснётся тела? А если смерти нет, то что мои слова, Которые не станут делом, Доколе не поднимет голова Всю твердь небесную на крыльях лебедей? А если смерти нет среди людей, То некому вернуться из неё И оглядеться, чтобы улыбнуться И осознать владение своё Пусть как грехопадение, но всё же… Я водомерка, что бежит по глади дня: Его воды, огня, земли и кожи! И видит берега в дали, Которых не коснётся никогда. А если смерти нет, то что есть красота?

– А вот она, красота, перед тобой, – сказал Эзоп. – Красива, как жена Ксанфа. Но, в отличие от жены Ксанфа или даже свидомитой Роксоланы, совершенно тебе не доступная. Или ты рассчитываешь её (аки плодовитую Еву, рожающую весь род человеческий – в смерть) яблоками добра и зла пере-соблазнить?

– Эти плоды – не твоей культуры, – сказал Перельман.

– Ну и что? – ответил Эзоп.

Полина (даже не слыша их раз-говора, два-говора, три-говора и т. д.) не могла не вмешаться: