– Тебе и не нужно, я понимаю, почему ты так думаешь. Но и я пришла сюда не потому, что я такая уж кликуша, которая всех отчитывает и для всех пытается быть хорошей. Смотри.

Клементина запустила на смартфоне ролик и показала Оле. Короткое видео было сделано в чьем-то саду: то ли вечеринку снимали, то ли просто пикник. В центре внимания оказалась девушка, совсем молоденькая – лет шестнадцати от силы. Очаровательное лицо, искристые глаза, полные губы, светлые локоны. Классическая красота куклы Барби, дополненная внутренним сиянием человека, в котором очень много энергии – и очень много любви. Ко всем и ко всему – бывают такие люди, которые будто заполнены солнцем изнутри.

– Это я, – тихо сказала Клементина. – Это была я.

Оля невольно перевела взгляд на раздутое, лишенное четко прослеживающихся пола и возраста лицо. Из узкой щелочки между опухшими веками смотрел единственный уцелевший глаз. Ярко-голубой, совсем как на видео.

Оля знала, что нужно промолчать. Ничего умного она сейчас не скажет, а обсуждать очевидное глупо, в молчании порой намного больше ценности. Однако она не удержалась, и слово вырвалось само:

– Господи…

– Да, я тоже думаю, что контраст заметен. Это видео сняли до того, как я украла папин пистолет, поднесла к своей голове и выстрелила. Никто из родных не ожидал. Никто даже не верил, что это не инсценировка. Они показывали полиции это видео и говорили: «Смотрите, как она улыбается! Человек, который готовится покончить с собой, не может так улыбаться!» Мама даже добилась полноценного расследования, но оно только подтвердило то, что и так было ясно с самого начала. Я сделала это сама.

– Зачем?

– Этот вопрос мне часто задавали… Но куда чаще я задавала его сама. У меня до сих пор, все эти годы спустя, нет точного ответа – и вместе с тем ответ есть.

Клементина никак не могла вспомнить день, когда это произошло. Она пыталась – и сама, и с помощью психотерапевтов, но все оказалось напрасным. Она не сомневалась в том, что выстрелила сама. Однако она не могла точно вспомнить мысли, которые привели ее к этому решению.

Зато она неплохо помнила дни, которые ему предшествовали. Клементина понимала, что у нее все идет хорошо. Она отлично училась, ей не на что было жаловаться, за ней ухаживал один из самых приметных парней школы. Она проживала американскую мечту – уже в таком юном возрасте. Если же она говорила, что ей что-то не нравится, окружающие принимали это за кокетство и не воспринимали всерьез.

Она ведь улыбалась. Люди, которые несчастны, не улыбаются, так?

– Уже потом я узнала, что есть такое явление, как «улыбающиеся самоубийцы», – тихо сказала Клементина. – Это те, кто так удачно изображает счастье, что им все верят. Обычно это очень сильные люди, которые привыкли не только справляться со своими бедами сами, но и помогать окружающим. А когда у них заканчиваются силы, они… делают то, что делают, чтобы ни для кого не стать обузой.

– Это был твой случай?

– Как ни странно, нет. Я действительно чувствовала себя счастливой в моменты, когда улыбалась. Но потом эти моменты проходили, я оставалась одна, и на меня накатывала такая тоска, которую и врагу не пожелаешь.

Клементина попыталась получить помощь. Она обратилась к школьному психологу, рассказала о том, что чувствует. Но стало только хуже… намного хуже. Во-первых, все проблемы девушки психолог объяснил подростковым возрастом и рекомендовал витамины. Во-вторых, то, что обсуждалось за закрытыми дверями, он пересказал за чашечкой кофе своей жене – тоже работавшей в этой школе. Ну а от нее узнали родители Клементины и не придумали ничего лучше, чем устроить дочери выволочку на тему «Жизнь надо ценить, а нытики попадают в ад».

Она чувствовала себя загнанной в угол. Она ни с чем не справлялась. Она даже считала себя виноватой в том, что не испытывает благодарности судьбе, хотя ей так повезло.

– Но я все равно была уверена, что не сделаю… этого, – добавила Клементина. – Это было как помутнение, какой-то порыв, как будто я – и не я… Как будто вокруг тебя гаснет свет и тебе только и остается что утонуть в этой тьме. Когда уже в больнице мне рассказали, что случилось, я не поверила. Потом пришло понимание: да, все так. Я действительно это сделала. Но почему… Это в память не вернулось, как и сам тот день.

Клементину спасло то, что родители услышали выстрел и сразу же побежали в комнату дочери. Там они и обнаружили ее, всю в крови, полностью лишенную половины лица. С ней произошло то, о чем Оле уже рассказывали: дуло пистолета было расположено под таким углом, что мозг оказался не поврежден.

На несколько дней она замерла между жизнью и смертью. Родители посвятили время поиску загадочного убийцы. В коридорах то и дело шептались о том, что в шестнадцать лет просто недопустимо творить такие глупости.

Потом состояние Клементины стабилизировалось, молодость все же победила. Но теперь уже ей намеренно не позволяли прийти в себя – до хотя бы минимальной реконструкции лица. Врачи подозревали, что она с таким шоком просто не справится… и по-своему были правы.

Когда ей все же разрешили очнуться, она мало что помнила. Себя – да. Тот день – нет.

– Мне задавали очень много вопросов, – сказала она. – Но я не могла ответить. Говорить я тогда не научилась. Для письменных ответов была слишком слаба, слишком сильно у меня кружилась голова… Я больше слушала. Много думала. Мне пока не позволяли узнать, как я выгляжу, но о многом я догадывалась. Это было хуже, чем самые страшные мои кошмары.

– Ты пожалела о том, что выжила? – спросила Оля. Может, такие вопросы и запрещалось задавать неудавшимся самоубийцам, однако ей очень нужно было знать.

– Нет. Я пожалела о том, что пыталась. Я ведь слушала, что говорили обо мне, видела, что они делали… И я вдруг поняла, что люблю. Люблю мою маму, которая сумела пережить этот удар и ни разу не обвинила меня, даже когда приняла правду. Люблю моего папу, который постоянно был так уверен в том, что получится все исправить, что я и сама ему поверила. Люблю моих братьев и сестер, которые искренне считали себя виноватыми, хотя я никогда их не винила. Отсюда, из той ямы, в которой я оказалась, все мои былые беды виделись такими ничтожными, что я не понимала: почему я не справилась с ними? Я ведь могла! Я теперь точно знаю, что могла. Они не