хотелось усмехнуться, однако она сдержалась. Она должна была вести себя так, как он ожидал.

– Я очень рад, что вы не уехали, – заявил Фразье. – Вы великолепный сотрудник, ну и, не скрою, нам сейчас очень важна лояльность соотечественников Алексеева, это важный элемент имиджа клиники.

– Мы с ним не соотечественники, у него давно американский паспорт, – напомнила Оля.

– Ну какое это имеет значение? Никакой паспорт не прикроет русское имя!

– Пожалуй. Так о чем вы хотели поговорить со мной?

– О, ни о чем конкретном, просто хотел узнать, как дела, – мягко улыбнулся Фразье. – Чай, кофе – что предпочитаете? Чувствуйте себя свободно, готов сам вас обслужить! Я уже отпустил своего секретаря, мои сотрудники и так работают сверхурочно в эти дни. Уж что-что, а чай я сам налить сумею!

В памяти снова мелькнула темная комната, размытый мир и тень, оказавшаяся так близко… От этих воспоминаний хотелось отстраниться, запереть их подальше, в клетку, на семь замков – а она не могла. Потому что именно возвращение этих воспоминаний было последним оружием, которое у нее осталось.

– Чай, благодарю, – кивнула она. – Так как дела у клиники? Надеюсь, скандал ей не слишком навредит?

– Мы справимся. Да, это неприятно, все вместе – и поступок Антона, и смерти, и расследование того журналиста… Поверить не могу, что Обри пошла на такое!

Он очень убедительно делал вид, что даже не догадывался о поступках медсестры, о том, на что она готова пойти ради защиты племянника. Как будто он узнал об этом одновременно со всеми! Да и Обри до сих пор не сказала о нем ни слова… Интересно, как он этого добился? Подкупом или запугиванием? Не то чтобы способ имеет такое уж большое значение…

– Да, было бы обидно, если бы закрыли клинику, которую вы посвятили памяти своей дочери!

Фразье все-таки расплескал чай мимо чашки. Но он быстро бросил на пролившуюся жидкость салфетку, а Оля сделала вид, что ничего не заметила.

– Да, это одна из причин, по которым клиника должна существовать. Но не единственная. Я бы, если честно, не хотел сейчас говорить про мою Розиту…

– Разве? Разве вы не для этого меня пригласили? Вы же никогда не скрывали, что я на нее похожа.

– Да, мне приятно вас видеть, – согласился Фразье. – Но я прекрасно помню, что вы – другой человек.

– Правда? Тогда за что же вы извинялись передо мной той ночью?

Она не вспомнила все происходящее, слишком сильным оказалось действие наркотика. Лицо Фразье она даже не разглядела. А вот его голос прекрасно запомнила – и прикосновения… Пожалуй, страх и отвращение, которые она испытывала в тот миг, были настолько сильны, что смогли пробиться даже через дурман.

Память сохранила лишь отдельные фразы, произнесенные горячим шепотом. Не все. Но и того, что Оля помнила, было достаточно.

Ты не представляешь, как мне жаль, моя маленькая… Но я так рад, что мы снова вместе.

Сами по себе эти фразы не могли рассказать всю историю. Однако Оля еще раз перечитала статьи о гибели Розы Фразье в газетах, посмотрела, что писали в социальных сетях друзья девушки, и картина сложилась.

Александр замер, глядя на гостью с недоверием, даже с возмущением. Но возмущался он не тому, что она сказала, а тому, что отказывалась быть Розой.

В темноте спальни, неподвижная, она могла сойти и за ту самую юную девушку. Однако пока что в гостиной горел яркий свет, и Александр прекрасно видел, что его маленькая Розита стала возмутительно взрослой женщиной. Его это категорически не устраивало.

– Я не понимаю, о чем речь, – наконец сказал он, не особо пытаясь скрыть, что все прекрасно понимает.

– Неужели? Ну так давайте я напомню вам. Влечение к своей дочери вы почувствовали очень рано, после того, как она перестала быть ребенком, превратилась в подростка, но взрослой еще не была.

– Что вы несете? Это возмутительно!

– Вам хотелось большего, но жена вас сдерживала, – продолжила Оля. – Жена должна была уйти. Ее смерть назвали загадочной: сначала на нее обрушилась непонятная болезнь, а потом аллергическая реакция на препарат в больнице – и смерть. Смерть молодой женщины, в причинах которой никто не разбирался. Вы попросили медиков сделать вид, что все в порядке, и они сделали.

Прости меня за мамочку, маленькая, но так было нужно… Ты ведь из-за нее расстроилась? Я знаю, что ты всегда по ней скучала!

– После смерти жены вы больше не искали спутницу жизни, – продолжила Оля. – Этим восхищались, вас называли эталонным отцом. Все, кроме Розы, пожалуй. Уж она-то знала, как вы ее на самом деле любите, для чего она нужна!

– Мы с Розитой были счастливы, – холодно произнес Фразье. – Я любил ее. Она любила меня.

Если бы он сорвался на крик, стало бы чуть легче. Предсказуемая реакция всегда обнадеживает, позволяет поверить, что ты задел собеседника за живое…

Однако Александр по-прежнему был спокоен… Точнее, спокойным казался. Его ярость напоминала лавину, накапливающуюся на вершине горы. Лавина безопасна, лишь когда она неподвижна. Но стоит ей сорваться – и она убьет любого на своем пути. Оле не хотелось продолжать это. Она бы с удовольствием встала с дивана и ушла… Навсегда покинула это место и этого человека.

Хотя вряд ли он позволит ей уйти просто так. Тогда – да. Теперь уже нет. Партию придется играть до конца, и кто победит – Оля пока не представляла.

– Она не любила, она терпела, – возразила Оля. – Надеялась, что папа одумается, поймет, что делает нечто неправильное, или хотя бы не зайдет дальше. А когда она поняла, что перемены сами собой не наступят, ей пришлось действовать. То, что случилось с Розой, не было несчастным случаем. Она сама изрезала собственное лицо, лишь бы вы оставили ее в покое!

Ну что ты сделала со своим лицом, маленькая, зачем? Посмотри, какое оно красивое без этих жутких ран!

– Это какой-то бред, – покачал головой Фразье. – Кто вас нанял?

– Никто меня не нанимал. Вы мне сами рассказали той ночью, когда были в моей комнате. Роза готова была изуродовать себя, лишь бы вы оставили ее в покое. Это не любовь, она вас ненавидела!

– Ложь! – Александр все-таки не выдержал, сорвался на крик. – Это было временное помутнение! Совсем как у ее матери. Розита любила меня. Ей нравилось все, что мы делали вместе! Когда она изрезала себе лицо, она не понимала, что делала…

– Она хотела уйти. Она не просто изрезала лицо, она сделала это демонстративно, чтобы показать: ее нет смысла преследовать, она уже никогда не будет такой, как прежде. До