Об этой неудаче Сулейман горько заметил: «Только со мной мои армии добиваются триумфа!» И это не было пустым бахвальством. Мальта действительно была утрачена из-за отсутствия такого же сильного единого командования, какое завоевало для него во времена его юности остров Родос у того же самого непримиримого христианского врага. Только сам султан, держащий в руках неоспоримую личную власть над своими войсками, мог добиться такой цели. Только Сулейман, решительный и непреклонный, достигал целей на протяжении сорока пяти лет почти непрерывных османских побед. Но Сулейман уже подошел к концу своего жизненного пути.

* * *

Одинокий после смерти Роксоланы, султан замкнулся в себе, становясь все более молчаливым, меланхоличным, отдаленным от контактов с людьми. Даже успех и всенародная любовь перестали трогать его. Когда при более благоприятных обстоятельствах Пиале-паша вернулся с флотом в Стамбул после своих исторических побед на Джербе и в Триполи, которые утвердили исламское господство над Центральным Средиземноморьем, пишет Бусбек, «те, кто видел лицо Сулеймана в этот час триумфа, не могли обнаружить на нем и малейших следов радости. …Выражение его лица оставалось неизменным, его жесткие черты не утратили привычной мрачности… все торжества и восхваления этого дня не вызвали у него ни единого признака удовлетворения». Уже давно Бусбек отмечал необычайную бледность султана, «возможно, из-за некой скрытой болезни», и тот факт, что, когда приезжали послы, он скрывал ее «под слоем румян, полагая, что иностранные державы будут больше бояться его, если станут думать, что он силен и здоров».

«Его величество на протяжении многих месяцев года был очень слаб телом и близок к смерти, — сообщает Бусбек, — страдая водянкой, отеками ног, отсутствием аппетита и отечным лицом очень нехорошего цвета. В прошлом месяце, марте, с ним случилось четыре или пять обмороков и после этого еще один, во время которого ухаживающие за ним сомневались, жив он или мертв, и едва ли ожидали, что он сможет поправиться. Согласно общему мнению, его смерть близка».

Старея, Сулейман становился в высшей степени подозрительным. «Он любил, — пишет Бусбек, — наслаждаться, слушая хор мальчиков, которые пели и играли для него; но этому положило конец вмешательство некой пророчицы (старухи, известной своей благочестивой жизнью), которая заявила, что в будущей жизни его ждет кара, если он не откажется от этого развлечения». В результате инструменты были сломаны и преданы огню. В ответ на схожие аскетические сомнения он стал есть из фаянсовой посуды вместо серебряной, более того, запретил ввоз в город любого вина, потребление которого было запрещено Пророком. «Когда немусульманские общины стали возражать, доказывая, что столь резкая перемена диеты вызовет болезни или даже смерть среди них, диван смягчился и позволил им получать недельный запас, выгружаемый для них на берег у Морских ворот».

Но унижение султана в морской операции на Мальте вряд ли могло быть смягчено подобными жестами умерщвления плоти. Сулейман, всю жизнь воевавший, мог успокоить свою уязвленную гордость, невзирая на возраст и плохое здоровье, только еще одной, заключительной победоносной кампанией, чтобы доказать несокрушимость османского оружия. Вначале он поклялся лично повторить попытку захватить Мальту следующей весной. Но потом решил вернуться в привычную для себя стихию — на сушу. Он хотел еще раз выступить против Венгрии и Австрии, где преемник Фердинанда из Габсбургов, Максимилиан II, не только отказался выплачивать причитающуюся с него дань, но и предпринимал набеги на Венгрию, в ущерб туркам. Более того, здесь султан горел желанием отомстить за имевший место ранее отпор его войскам перед Сигетом (Сигетваром) и Эгером.

И 1 мая 1566 года Сулейман в последний раз выступил из Стамбула во главе самого крупного войска, которым он когда-либо командовал, на свою тринадцатую кампанию — и седьмую в Венгрии. Его императорский шатер был разрушен под Белградом во время одного из наводнений, обычных в бассейне Дуная, и султан был вынужден перебраться в шатер своего великого визиря. Он больше не мог сидеть на коне (за исключением редких торжественных случаев) и путешествовал в закрытом паланкине. У Семлина султан церемонно принял юного Иоанна Сигизмунда Запольяи, законные претензии которого на венгерский трон Сулейман признал, когда тот был еще грудным младенцем. Как лояльный вассал, Сигизмунд трижды преклонил колени перед своим господином, каждый раз получая приглашение встать, и при целовании руки султана приветствовался им, как горячо любимый сын. Предлагая свою помощь в качестве союзника, Сулейман продемонстрировал юному Сигизмунду свою готовность согласиться с его весьма скромными территориальными претензиями.

Из Семлина султан повернул к крепости Сигетвар, желая отомстить ее хорватскому коменданту графу Миклошу Зриньи (Николаю Зринскому). Злейший враг турок еще со времен осады Вены, Зриньи недавно напал на лагерь санджак-бея, санджака и фаворита султана, убив его вместе с сыном и захватив в качестве трофеев всю его собственность и большую сумму денег.

Поход к Сигетвару, благодаря неуместному усердию квартирмейстера, был завершен, вопреки приказам, за один день вместо двух, что совершенно измучило султана, испытывавшего недомогание, и так разгневало его, что он приказал обезглавить этого человека. Но великий визирь Мехмед Соколлу вмешался, чтобы спасти его. Враг, как проницательно отметил визирь, будет устрашен доказательством того, что султан, несмотря на преклонный возраст, все еще мог удвоить продолжительность дневного перехода, как и в полные энергии дни молодости. Вместо этого гневающийся и жаждущий крови Сулейман приказал казнить губернатора Буды за некомпетентность.

Затем крепость Сигетвар была обложена, невзирая на упорное и разорительное сопротивление Зриньи, установившего в ее центре крест. После потери города он закрылся в цитадели с гарнизоном, который поднял черный флаг и заявил о решимости сражаться до последнего человека. Впечатленный таким героизмом, но тем не менее раздосадованный задержкой захвата столь незначительной крепости, Сулейман предложил щедрые условия сдачи, стремясь соблазнить Зриньи перспективой службы османам в качестве фактического правителя Хорватии. Однако предложения были с презрением отвергнуты. После этого, готовясь к решающему штурму, турецкие саперы по приказу султана трудились две недели и подвели мощную мину под главный бастион. 5 сентября мина была взорвана, вызвав большие разрушения стен и пожар, что сделало цитадель непригодной для обороны.

Но Сулейману не суждено было увидеть свою последнюю победу. Он скончался той ночью в своем шатре, возможно от апоплексического удара или от сердечного приступа, вызванного слишком большими нагрузками. Несколькими часами ранее султан сказал великому визирю: «Великий барабан победы еще не слышен». Соколлу скрыл весть о смерти султана, позволяя воинам думать, что султан укрылся в своем шатре из-за приступа подагры, что мешало ему появляться на людях. Говорят, что, в интересах секретности, великий визирь даже задушил врача Сулеймана. Так что сражение шло к победоносному завершению. Турецкие батареи продолжали обстрел еще четыре дня, пока цитадель не была полностью разрушена, за исключением одной башни, а ее гарнизон — перебит, кроме шестисот человек, оставшихся в живых. В последний бой Зриньи повел их, роскошно одетых и украшенных драгоценностями, словно на праздник, чтобы принести себя в жертву и стать христианскими великомучениками. Когда янычары обрушились на их ряды, Зриньи выстрелил из большой мортиры, в результате чего сотни турок пали замертво. Затем, с саблей в руках, Зриньи и его товарищи героически сражались, пока Зриньи не упал сам, и едва ли кто-либо из его шестисот товарищей уцелел. Его последним действом стала закладка бикфордова шнура под склад боеприпасов в башне, который взорвался, унеся жизни трех тысяч турок.