У меня не только глаза, но и вся жизнь наперекосяк.

Не жизнь, а гонки по сильно и злобно пересеченной местности. С давящей славой отца за плечами. Дайте мне другую попытку! Нет, не потому, что жизнь тяжелая, неудачная, что душу выжег, не достиг ничего, что многих мерзких морд не побил, что мучительно больно за то, стыдно за это. Нет!

Просто эту жизнь я — хорошо ли, плохо ли — прожил, я ее до дыр знаю, она мне надоела. Хочу другую и с самого начала. Вот в этом третьем тысячелетии, в другой стране, от других родителей, богатым, здоровым и красивым.

Очень хочу быть богатым и плакать, плакать…

До Москвы мы доехали все вместе. На восток, за Урал, никому не понадобилось. Пили и ели за общий счет. На Курский в Москве надо было только нам двоим с Плачендовским. Прощаясь на вокзале, нам купили кулек пирожков ухо-горло-нос, сиська-писька-хвост, дали недопитую полубутылку водки и по пятаку на метро.

Бутылку мы, между прочим, там же на перроне оставили. Из брезгливых главным образом соображений — стакана не было. Очень об этом жалел.

Вышли на Курском. В одинаковых ватниках, матерчатые шапки-ушанки, чтобы лысые головы скрыть, натянуты по самые глаза. Пошли по ступенькам в нутро вокзала. Тут какой-то трепаный хмырь к нам пристроился с вопросом:

— От хозяина, пацаны?

Как он догадался?

Среди нас я за старшего, за взрослого.

— Допустим, — буркнул, чтобы он знал — живыми не сдадимся.

— В какую сторону к мамкам едете, куда билеты нужны?

— В Крым, в Симферополь, — тут же выдал Ивик.

Понять можно: дяденька, прозорливец, может, поможет.

— Для своих по червонцу с каждого моментом подшустрю, — сказал дядька, а глаза, как у Ильича, добрые-предобрые, того и гляди зарежет, — а в кассах только зря день протолчетесь, ни на один поезд билетов никаких нет.

— А у нас денег с собой ни рубля нет, — защищался я.

— А-а-а, денег нет… — протянул выручатель, — кому вы тогда на… нужны? Знаете, — дал он последние наставления, — деньги есть и бабы любят. А денег нет… и член отрубят.

Помог и пошел других клиентов искать. Отошел шагов на десять и издалека досказал:

— И собакам отдадут.

Идем мы дальше. К кассам. Очереди. Многие еще помнят. Часа через два подошли:

— Из лагеря, от хозяина домой, два любых билета до Симферополя, денег нет, только справки.

— Никаких билетов нет. А со справками нужно в другую кассу стоять.

В ту кассу очередь была куда как покороче.

И никаких вопросов. Даже не спросила куда. Все в предусмотрительной справке за нас было написано. Тут же нам выдали два сидячих места на ближайший поезд, отправление через двадцать минут. А то нам так хотелось Мавзолей посетить.

Ехать больше тридцати часов. Пирожки мы уже съели. Сразу залезли на верхние багажные полки. Никто не претендовал. Комфорт. Но оказалось, очень много в дороге, в поездах едят. Особенно именно в сидячих, общих вагонах. Те, что в мягких, купейных и даже в плацкартных вагонах ездят, те в рестораны себе позволяют. А эти только и делают, что по очереди к крохотному столику подсаживаются.

Только одни отзавтракали, тут же следующим место уступают. Столик не простаивает, народу-то много. Не только завтрак, обед и ужин, но и ланчи с полдниками, и промежутки с заедками. Разворачивают многофункциональную «Правду», а там курица — специального дорожного рецепта зажаривания. В кулечке соль. Хлеб уже нарезан или тут же на всю семью нарезается толстыми ломтями.

… А свои пирожки мы еще не перроне съели. Хотя это я уже говорил, а только так, к слову припомнил. Вечером проводница чаем обносит, а во все другое время у кого нарзан теплый, у кого липкий на вкус грушевый лимонад. И котлетки, котлетки.

Непременные вареные в крутую яйца, помидорчики, огурчики. Хотя по сезону в основном соленое или маринованное. Медовая парочка непрерывно поедала холодные свиные отбивные. Куда только в них столько влезает.

— Съешь еще кусочек.

Помолчали бы. А она действительно съедает вторую. Подряд. А в обед следующие три. Пожалела бы унитаз.

Мы уже у окон по очереди дежурили. Час отстоишь в тамбуре туалетном, через затруханные стекла на затруханную свободу посмотришь, вернешься, там опять едят. Ивик даже пошутил:

— В лагере как раз обед…

Бабулька села, свое развернула, узколезвым непокупным ножичком тоненько сало нарезала. Сало то самое, для себя деланное, розовое, прозрачное. Поднимает голову к нам под потолок:

— Мальчики, ребятки, слезайте, поешьте со мной.

Мы уже на середине полета с верхней полки на пол квакнули разом:

— Да нет, спасибо, бабушка, мы сыты…

Сначала по одному кусочку съели, но обученные, ели рассасывая, даром что во рту тает. Кусочком хлебушка вежливо утерлись, друг на друга смотрим. Или не смотрим. А бабулька тихонько, по секрету спрашивает:

— За что же к хозяину угодили таки молоденькие? Да вы ешьте, ешьте еще, не стесняйтесь, небось наголодались у хозяина-то.

Мы не стали отвечать, но совету последовали.

И ехал в нашем купе парень. Ни имени, ни фамилии. Студент. Ехал к себе домой на студенческие каникулы. Сначала, еще вечером, он дал мне почитать только что вышедшую книжонку Э. М. Ремарка «На Западном фронте без перемен». Я как ни тужился, но не успел в полумраке дочитать, и он сказал:

— Я бы тебе подарил, да сам не читал.

На остановке соскочил, принес пакет с вокзальной едой: вареная картошка в мундирах да два плохо прожаренных кольца колбасы с вздувшимися жиринками.

Подарил нам.

А когда уже сходил в своем Харькове, сунул мне червонец. Десять рублей.

— Дал бы еще, но больше нет.

За мной на всю жизнь долг.

ДОМА

Дорога домой

В поезде я написал два письма — Коле Стернику в лагерь и Вальку Довгарю в Крым. Марки и конверты у меня оставались от лагерной еще жизни, Коле сообщил свой домашний адрес, предлагал переписку. Вальку написал в ритмической прозе, как стук колес по стыкам шпал вбивает мне в голову, в мозг слово:

— Сво-бо-да! Сво-бо-да! Сво-бо-да!

Быть может, это была первая и вполне неудачная попытка написать стих, хотя тогда я так не думал. Через много-много лет, после дружественных, но не частых встреч в Крыму, я — студент МГУ — случайно узнал, что Валек, к этому времени врач-нарколог (лечил Высоцкого, и тот посвятил ему песню), прописался в Москве, женился на соседке по подъезду, полячке с ребенком. Теперь