Остальные с осторожностью пробовали новые блюда: из-за греческих приправ привычный вкус мяса или рыбы изменился, и Эльга видела, что лишь почтение к хозяйке иной раз мешает боярам выплюнуть взятое в рот. Зато иным понравилось, и боярыни даже стали расспрашивать, что это за травки да порошки и где их взять.

– Да ну его! – украдкой ворчали бояре вполголоса, чтобы не обидеть Эльгу. – Деды ели мясо без горшицы всякой, и мы поедим!

– А то и не поймешь, чего такое в рот кладешь!

– От травок этих греческих такой во рту пожар – любое дерьмо положат, не заметишь!

– Да ты гляди, чего жрешь!

– Я гляжу, и что? Поросенок на блюде лежит – сам в платье! А внутрях осетрина у него! Перепела берешь – а в нем окунь белый! Будто он беременный, скоро окуня родит!

Эльга смеялась над этими разговорами. Она не поняла, как греки делали «мягкие туши», где вместо костей подложены кусочки вареной сливы или груши, но надеялась сообразить со временем.

Да что там поросенок с окунем внутри! Что сказали бы ее гости, подай она каракатиц, омаров, креветок, мясо дельфина – морской рыбы с человека ростом, похожей на плавучего борова. Или трогальца… то есть щупальца хтаподия – морского гада, какого Прибыслава не сумела удержать в себе… Выложи она вустриц на стол, от одного их вида гости уделали бы ей всю гридницу. Она сама, честно сказать, так и не смогла себя пересилить, чтобы это попробовать…

Когда убрали кости, стали подавать пироги: с укропной добавкой, с овечьим и козьим сыром, из медового теста с ягодой. Тут все оживились: сладкое и есть сладкое. Расставили кувшины вина: Эльга привезла цельное, а здесь его щедро разбавили водой с медом, сделав «мурсу». Орехи, здешние и греческие, смешали с медом разных видов и цветов и положили в открытые пирожки: смотрелось так красиво, что иным было жалко есть.

Эльга осталась довольна тем, как все прошло. Киевские мужи и жены, потрясенные красотой нового убранства гридницы, видом беломраморного трона, блеском лора, благовониями и непривычным вкусом блюд, так и не задали ей вопроса, которого она ждала скрепя сердце: так чего все же хорошего привезла-то, матушка, от греков, кроме этой каменюги, приправ и паволок?

Но уже не сегодня завтра бояре киевские опомнятся и им придет в голову: так чем разбогатела держава Русская? Что изменится в отношениях с Греческим царством?

На этот вопрос у Эльги не имелось внятного ответа. Дружина уже знает: ничего. «Царь над царями» желал лишь получить поддержку русов в его делах, полагая, что в этом и заключается даруемая им дружба. Полгода княгиня и послы бились лбом о стену греческого чванства, но так ее и не пробили. Поддержки Константина Эльга не добилась ни в чем: ни в церковных делах, ни в военных, ни в семейных.

Что говорить киевлянам, дабы хоть представить свои дела получше, чем они есть? К концу своего гощения в греках Эльга могла бы упасть духом, если бы не опыт покойного Ингвара, чей первый поход в ту сторону тоже окончился разгромом. И не мысль о Промысле Божьем, который все устроит как лучше для нас, пусть мы сами пока этого и не видим. Но сейчас она полагалась на Мистину, который обещал взять эти разговоры на себя.

И он же по пути домой подал ей мысль, которую Эльга поначалу посчитала совершенно безумной.

Второй раз после Месемврии они ночевали в Болгарском царстве, в каком-то тесном и душном гостином дворе. При всем желании хозяин смог всему посольству предоставить только один дом – длинный, глинобитный, весь состоящий из единственного пустого помещения. Не было даже лежанок: устроили постели на полу. Совсем не мраморные покои «у Мамы», но всех так воодушевляла мысль – наконец-то едем домой! – что никто не жаловался. Часть отроков несла дозор снаружи, прочее посольство спало вповалку. Эльга сидела на своем постельнике среди сопящего и храпящего царства: тревога не давала ей заснуть. Екало сердце при мысли о Святославе: не сбылось ничего из того, на что надеялся сын, посылая ее за море.

Скрипнула дверь, появился Мистина, проверявший дозоры. Неслышно прошел между спящими и сел рядом с Эльгой.

– Я вот что подумал… – Он знал, какие мысли не дают ей покоя. – Запустим слух, будто Костинтин к тебе сватался.

– Что? – Эльга воззрилась на него в изумлении.

– Это самое.

– Но у Костинтина есть жена!

– Ты ж говорила, что она дольше на троносе сидит, чем ты на свете живешь!

– Ну и что? У христиан коли есть жена, значит, есть, пока жива, другой нельзя.

– А и хрен с ней! – непочтительно ответил Мистина. Эльга поймала себя на чувстве зависти: не став никому из знатных греков духовным сыном, Мистина мог говорить о них, что думал. – Скажем, что царь ее хотел в монастырь отослать, а тебя на ее место взять. Вот и тронос твой пригодится: дескать, он и подарил, что предлагал тебе с собою царствовать.

– Но Костинтин мне долго объяснял, почему царям ромейским нельзя вступать в браки с иноземцами! – смеясь над нелепостью этого замысла, едва выговорила Эльга.

– Бояре этой речи не слышали. Через Уту и девок запустим слух, что будто он сватался, а ты отказала сморчку старому. На дары не польстилась. Мои девки Острягиным и Себенеговым расскажут, да под страшную клятву молчать, будто это тайна несказанная. Поклянитесь, скажут, головой апосто… тьфу! Грекам только дай чьей-нибудь головой поклясться, и я у них подцепил. Словом, назавтра весь Киев будет сию тайну знать и обсуждать. А если меня кто спросит, я рассержусь: да как вы подумать могли, будто наша княгиня за паволоки себя грекам продаст! Устыдятся еще.

– Погоди, но ведь Костинтин меня принимал от купели…

– Не руками же принимал? – возмущенно перебил Мистина.

Раньше он ни разу не спрашивал Эльгу о пережитом в день крещения. Но сейчас ему уж слишком ясно представилась она – с распущенными светлыми волосами, в белой сорочке, облепившей мокрое тело… Однажды он уже видел это. Очень много лет назад…

Эльга могла бы ответить, что из купели она выходила за занавеской, которую держали служанки Елены, а крестный отец ее увидел уже вытертой и одетой в сорочку и паллий, но не стала: пусть помучается.

– Теперь он мне духовный отец, а по закону греческому на духовной дочери нельзя жениться.

– Вот скажем, что под этим предлогом ты и отказала. А он, дескать, обиделся. Потому и даров на втором обеде дал в два с половиной раза меньше, чем на первом.

– Поверят? – с сомнением спросила Эльга.

– Еще как! С костями проглотят. Знаешь же: людей хоть не корми, только дай про чужую любовь посудачить. Наше выслушают, своего с три короба наврут и все перепутают. И мы молодцы останемся, а тебе будет честь, что царя перехитрила. Клянусь головой василевса!

Эльга вздохнула. При всей нелепости этого замысла ничего получше она предложить не могла.

– Что бы я без тебя делала! – насмешливо прошептала она, чувствуя себя разом умницей и дурочкой.