– Апостол Павел говорил это про тех, кто ест идоложертвенное, пусть и со знанием, что идолы не боги, – снова мягким голосом напомнила Эльга. – А мы ведь не едим. Мы к Святославу на пир не пойдем.

– А он к нам ходил! – напомнила Браня.

– Святослав вчера приходил к нам и ел благословенное. Пока, для начала, я думаю, этого достаточно.

– Ему не будет пользы, если он ел без веры!

– Но и вреда не будет. Пока нам следует довольствоваться этим.

– Пока! Христос пришел уже почти тысячу лет назад! А люди все еще поклоняются идолам! – Горяна снова показала за оконце. – Сколько мы должны ждать их спасения – еще тысячу лет? Так и будет, если мы ничего не станем делать! Мы ведь принесли сюда весть о Христе – почему мы должны ее таить?

Эльга промолчала. Прежде чем что-то делать для распространения новообретенной веры, приходилось ой как сильно подумать. Для Горяны-Зои все просто: вот заповедь, вот грех, вот спасение. Но у нее ничего и нет, кроме души. Больше того: она не хочет иметь больше ничего! Мечтает быть как святая Фекла из Иконии – отказаться от замужества и проповедовать Христа.

А та Зоя, что осталась в Мега Палатионе… Эльга на миг представила зеленоглазую царевну – ту, что понравилась ей больше прочих, пусть и нос у нее великоват, – сидящей напротив, на скамье, под бревенчатой стеной… И едва не засмеялась. Если сама она дней десять в Греческой земле опомниться не могла, то Зое не легче удалось бы освоиться здесь. Только вообразить царевну в черной бане – ее, привыкшую к белому мармаросу, гладкому как шелк… Едва ли она нашла бы чем восхититься. Так что Господь все устроил к лучшему… ну, пока. А там видно будет.

Нет, Костинтин повел себя неразумно. У Эльги нашлось время все обдумать спокойно, и она была убеждена в этом. Отказывая почти во всех ее просьбах, василевс – самолично и через доверенных людей, – все это время пытался ей внушить: получив крещение из рук ромеев, русы должны почитать его, как отца, и повиноваться, как отцу. То есть прислать людей для войны с сарацинами, на тех условиях, которые приняты в Романии. Но Эльга не могла согласиться с тем, что Русская земля теперь должна стать служанкой земли Греческой и забыть о собственной пользе. Вера ценна сама по себе, но Эльга обратилась к ней, видя в этом средство сделать русь равной грекам, в то время как греки, наоборот, видели в своей вере средство подчинить все прочие народы. И пока греки не примут необходимости считаться с русами, Эльга полагала не слишком-то добрым делом увеличивать здесь число людей, повинующихся греческим пастырям.

Когда она думала об этом, ей казалось, что вместо прежней, одной-единственной Эльги теперь существуют две: княгиня и христианка. Их желания и обязанности уже столкнулись и противоречили друг другу. Она колебалась, не зная, которой из них слушаться. Нет ничего важнее спасения души – но ведь и власть над русью ей дал Бог, желая, чтобы она распорядилась этим даром как можно лучше. И если она станет заставлять русь кланяться грекам…

Олег Вещий этого не одобрил бы. Сожалея о его душе, – он ведь умер язычником, – Эльга тем не менее не отреклась от главного его завета. Сделать Русь сильной. Ставить ее как равную каганам и василевсам. Не уступать. Приняв веру греческую, она осталась княгиней русской.

В оконце долетел громкий звук множества мужских голосов. Эльга знала, что это означает: Святослав вышел в середину круга перед камнем-жертвенником. Здесь уже стоит рыжий бычок из княжьих стад, его держат двое отроков, а рога у него увиты жгутами из цветов и зелени: Прияна сама собирала на заре. Сейчас подошла молодая княгиня, в руках у нее горшок масла и метелочка из перун-травы. Вот она мажет маслом лоб бычка. Потом чертит Перуновы знаки на его боках… Святославу подают молот…

Стой! Эльга опомнилась и затрясла головой. Сколько раз она сама проделывала все это – в прежние годы, когда на площадке святилища стоял с молотом и жертвенным ножом в руках Ингвар, потом, после его смерти, Мистина или Асмунд, в последние два-три года – Святослав. С того дня, как окрепшему отроку впервые хватало сил своей рукой оглушить жертвенного бычка, он становился перед богами князем на деле, не только по званию. Столько раз Эльга была при этом, что сейчас отчетливо видела каждый шаг, совершаемый на площадке, даже сидя к ней спиной, за бревенчатой стеной и тыном.

Но нельзя об этом думать. Она должна стыдиться того, что столько лет служила бесам, а не участвовать в этом деле и сейчас – пусть лишь в уме.

Однако удержать мысль удавалось с трудом. Там, за тыном ее двора, собрались все, с кем она всю жизнь была неразделима. Ее сын – наследник мужа. Асмунд – ее брат. Мистина – свояк, с которым они, к счастью, и после ее крещения продолжали понимать друг друга с полуслова. Улеб, почти все бояре и воеводы. Как и предки их, они все вместе обращались к своим богам… ложным, каменным идолам, мертвому дереву… своим прямым предкам.

Навалилась растерянность и тоска, на сердце будто давило холодное железо. Эльга не знала, кого жалеет: близких, идущих во тьму кромешную, или себя, новой верой оторванную от них.

«Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым…»

Сосредоточившись на молитве, она едва расслышала за оконцем многоголосый ликующий вопль. Это Святослав перерезал горло лежащему на земле бычку, кровь хлынула в поднесенное Прияной ведро.

– Вчера у тебя на пиру сидели, а сегодня на идольский пир пойдут, – проворчала Горяна.

– Помнишь притчу о гостях на брачном пире? Когда Царь послал рабов своих на распутья, они ведь звали гостей. А не тащили их силой.

– Но Царь послал войска убить тех, кто не послушался его приказа, и разорил города их! – с мстительным чувством возразила Горяна.

– Но только после того, как они убили его посланцев и среди них Сына. А Павел что говорил о званых? «Итак облекитесь, как избранные Божии, святые и возлюбленные, в милосердие, благость, смиренномудрие, кротость, долготерпение»[50]. Слышишь? Милосердие, кротость и долготерпение! Вот – оружие христианина.

В этом Эльга видела способ разрешить спор между княгиней и христианкой. Княгиня должна быть настойчива и решительна, если желает быть достойной своего звания, но христианке подобает мягкость и убеждение добрым примером.

– Но так никто ничего не поймет! – в отчаянии воскликнула Горяна. – Никто ничего не поймет, если мы не избавим людей от идолослужения! Они уже тысячу лет не понимают!

Горяне хотелось увидеть, как Царствие Небесное наступит на земле, и она боялась не дожить до полного его торжества, если ждать придется еще тысячу лет.

Неужели все молодые такие непримиримые? Эльга пыталась вспомнить себя. Да уж, ее податливой никто не назвал бы – она убежала из дома, собираясь не просто выйти замуж за парня, которого никогда не видела, но и перебраться на другой край белого света. Но все же она была другой. Она все время искала правильный путь – и до замужества, и после. Едва не на каждом шагу оглядывалась и прикидывала: туда ли иду? И сейчас оглядывается еще того пуще, потому что уже знает: не все так просто, как кажется. Что бы там ни казалось…