А у Горяны все просто. Она не ищет путь, не идет – она уже там. Она будто родилась «в правильном месте» и теперь пытается затащить туда всех, до кого дотянется. Такая вера – дар. Счастлив тот, кому она дается, и злополучен тот, кому вечно приходится воевать с собственным разумом.

– Если мы разрушим капище, люди только озлобятся, – сказала Эльга. – Не будут знать, как им жить, кого почитать, к чему стремиться. Ведь нравы и обычаи слагались многими поколениями. Нельзя просто так взять и отнять у людей то, во что верили все их предки. Если мы сбросим идолов с горы в реку, люди пустятся бежать следом, будут плакать, бояться гнева богов. Вылавливать идолов и снова ставить. А если мы делом убедим их, что наша вера истинна, они сами покинут идолов и придут к нам. Будем кормить голодных, помогать всем нуждающимся и тем учить Божьей любви. Будем зимами на павечерницы собирать девок киевских, и не о глупостях болтать, а рассказывать о Христе и Матери Его Марии. Пока прядут – будут слушать. И со временем «брачный пир наш наполнится возлежащими». Да у нас пока и нет иных средств учить людей вере. Ведь мы не привезли епископа, иереев, икон, священных одеяний, книг и сосудов. Возможно, мы получим все это на будущий год – когда василевс пришлет к нам ответное посольство. Если он за этот год обдумает все, о чем мы говорили, и поймет, в чем мы правы – его посольство привезет нам добрые вести не только о Христе.

– Ты как будто готова ждать еще тысячу лет!

– Это мы торопимся, а у Бога времени много. Будет мало – еще сотворит, – улыбнулась Эльга. – А если на стеклянную гору без железных когтей карабкаться, и то время, что есть, только даром растратишь.

– На какую гору?

– Это сказка такая…

Эльга задумалась, стоит ли рассказать Горяне сказку бабы Годони, но ей помешали: раздался быстрый торопливый стук в дверь, заглянул ее старший оружник, Зимец.

– Княгиня! Выйди. Той княгине худо.

«Той княгиней», ради отличия от «нашей княгини», ее челядь называла Прияславу. Но за год поездки Эльга совсем отвыкла от этого и не сразу сообразила: о ком он? Но потом вспомнила, что за «та княгиня» есть тут поблизости – и кинулась за дверь.

* * *

У ворот сразу наткнулась на них: Улеб и Радольв вдвоем вели под руки с трудом бредущую Прияну. Ее платье спереди и даже убрус покрывали брызги крови, а мокрый подол сорочки путался в ногах. Эльга сперва ахнула от ужаса, потом сообразила: это кровь бычка. А вот подол промок от другой причины…

– Мы хотели ее донести, она не дается, говорит, сама пойду! – словно оправдываясь, с досадой крикнул Улеб.

– В баню постельник сенной! – Эльга обернулась к своей челяди. – Поставьте воду греть, бегите за Утой, Честонеговой боярыней, и пусть она Шишкариху свою приведет!

Прияна едва передвигала ноги. Ее повой был сдвинут ото лба назад, так что виднелся пробор в светло-русых волосах, – видимо, навалился жар. Она тяжело дышала и судорожно сглатывала. Ее привели в княгинину баню, где челядинки уже разложили на лавке постельник, набитый сеном. С Прияны стянули платье, размотали длинный убрус, сняли черевьи. Эльга села рядом и взяла ее за руку.

– Что-то ты, дочка, поспешила, – она старалась говорить бодро. – Не терпится?

– Еще… не срок! – почти с возмущением выдохнула Прияна. – Под Купалии должно… я высчитала.

– Видно, обсчиталась! Ну, не беда. Я за бабами послала. Второй раз оно куда легче, сейчас рано – к вечеру все, глядишь, и устроится.

У Прияны вид был такой решительный, будто она собиралась на битву. Но когда вдруг за дверью послышался голос Святослава – он хотел войти, но Скрябка с решимостью, возможной только в этом единственном случае, преградила ему путь, – Прияна обернулась, и на лице ее промелькнуло выражение, будто именно оттуда она ожидает помощи.

Эльга встала: без подкрепления рабыня не отобьет приступ князя киевского.

Святослав обнаружился за дверью не один, а в окружении половины ближней дружины: и Улеб, и Икмошина ватага, и прочие.

– Началось у нее, – полушепотом сказала сыну Эльга. – Хоть и раньше срока, а уж воды отошли, значит, не хочет сынок больше ждать.

– Так надо же домой! – Святослав махнул рукой в сторону Олеговой горы. – Я хотел ее отнести, она не дается, Улебка говорит: давай к княгине…

– И правильно, – Эльга кивнула племяннику. – Куда ей до Олеговой горы брести! А понесешь – оступишься, уронишь, совсем… худо будет. Ступай-ка ты сам домой и ватагу свою забирай.

– Я здесь побуду!

– Да это дело долгое! – напомнил Радольв. – До утра, может…

– Нечего тебе здесь быть, – сказала Эльга. – У тебя там… бычок дожидается.

Она поморщилась, упомянув «идоложертвенное», но раз уж князь взялся приносить жертву, нельзя бросить дело на полпути.

– К йотуновой матери бычка!

– Люди собрались, – поддержал Эльгу Улеб. – А не доведешь дело до конца, как бы не…

Он показал глазами на дверь бани, не желая вслух намекать на опасность.

– Вы тут не помощники. Вон мне помощники идут! – Эльга увидела в воротах сразу всех: Уту со Святаной, Честонегову боярыню с ее нянькой Шишкарихой, лучшей на Киевой горе повитухой, и Володею с Прибыславой. Нынче утром они пошли навестить Ростиславу, и там их всех застала весть о начале родин молодой княгини.

– Во-он у меня какая дружина! – протянула Эльга, думая, как бы загнать баб в избу, чтобы не толпились возле роженицы. – Так что ступай, сыне, начинай ваш пир, а мы, глядишь, еще успеем вас до ночи порадовать.

Грузная Честонегова боярыня уже бойкой копной закатилась в баню и там, взяв ковш с водой, стала брызгать на Прияну, приговаривая:

– Как я легко брызну, так тебе легко родить…

* * *

Выгнали всех лишних и закрыли ворота. Однако народ не покидал площадки святилища и не сводил глаз с Эльгиного двора: многим хотелось первыми узнать, какое дитя принесет молодая княгиня: «с щелинкой» или «с шишечкой»[51]. Эльга вызвала к себе в избу Честонегову боярыню, Соловьицу: та принимала у Прияны первые роды. Для этого дела зовут старших родственниц, и обычно помогает свекровь; но год назад Эльги и ее сестры не было в Киеве, а другой родни здесь не имелось ни у самой Прияны, ни у Святослава. Только через Вещего они состояли в отдаленном родстве с Избыгневичами, и это оказалось кстати: Соловьица славилась легкой рукой, и из ее собственных внуков выживало три четверти. Будучи матерью взрослых детей и бабушкой растущих внуков, она благодаря полноте и здоровью сохранила свежесть круглого миловидного лица, нежный звонкий голос и даже некий задор, свойственный молодухам. Бойкая и говорливая, она-то охотно поехала бы за море, но муж не пустил. До сих пор Эльге не выпадало случая ее расспросить, как все прошло, пока сама она добиралась до Царьграда. Но опасаться Соловьица не видела причин: молодая княгиня была здоровой и крепкой, в самой поре.