– Свои люди – сочтемся, – обнадежил он.

* * *

Наутро Киев полнился разговорами о пире у княгини: бывшие на нем делились увиденным и услышанным, прочие завидовали. К полудню народ во множестве потянулся на Святую гору: сегодня назначили жертвоприношение в честь возвращения княгини и послов. После него, само собой, пир, на сей раз у князя. Но из побывавших в Царьграде на нем могли присутствовать не более половины: те, кто сохранил верность старым богам.

– Теперь тебе должно это прекратить! – сказала Горяна.

Ее родители на рассвете уехали к себе домой, в Овруч. «Греческая дружина» Эльги, с которой княгиня так сжилась за этот год совместных испытаний, продолжала распадаться. При всех прежних несогласиях за время поездки Эльга свыклась с племянником Олегом и его женой и даже выучилась без затруднений понимать Ярославу, которая говорила по-ляшски. Но нельзя же вечно держать их при себе: у них свой дом. На киевских горах жизнь шла дальше; хватит оглядываться назад, на сказку мраморных палатионов, пора обращаться к насущным делам.

Зато Горяна не покинула Киева. На этом мягко, но решительно настояла Эльга, хотя знала, что моравское семейство будет недовольно. Несмотря на новое их единство во Христовой вере, причины для осторожности никуда не делись. Олег Предславич по-прежнему приходился родным внуком Олегу Вещему, а Горяна оставалась его единственной наследницей. Два года назад Эльга стремилась женить на ней Святослава, чтобы вновь слить воедино оба ручья Олеговой крови и предотвратить возможные в будущем раздоры. От племянника она зла не ожидала, но если мужем Горяны станет посторонний человек, это грозило бедами. За несколько дней обжившись заново дома, Эльга вновь осознала важность тех вещей, о которых за год в чужой стране, среди других понятий, совсем позабыла.

И вот перед княгиней снова встал вопрос: что с Горяной делать? Девушке сравнялось семнадцать лет, и держать ее при родителях – здоровую, хорошего рода, в доброй славе и с приданым, – больше невозможно. Да и отпустить с родителями в Овруч – тоже. Можно взять с Олега Предславича клятву крестную, что он не выдаст дочь замуж без совета Эльги. Ну а что, если столь знатную деву ближайшим же летом похитит какой-нибудь удалец, чтобы потом требовать часть наследства Вещего?

– Хотела я увидеть Горяну моей невесткой, да Богу не поглянулось, – говорила Эльга своему племяннику. – Пусть хоть так со мной поживет. Я привыкла к ней, как к дочери родной.

– Мне она и есть родная дочь, и она у меня одна, – прямо сказала Ярослава.

Княгиня древлянская не скрывала своей обиды, но понимала: это ничего не изменит. Ее дочь, добрая девушка, всей душой преданная Христу, была опасна для княгини киевской из-за самой своей крови.

– Я ее не обижу, – мягко заверила Эльга.

Она понимала чувства Ярославы: помнила, какой ужас пронзил ее от одной мысли, что василисса Елена может потребовать к себе Браню. В тот день она порадовалась, что не взяла дочь в Греческое царство. Она оставила девочку дома, опасаясь трудностей пути, но там, как выяснилось, не ждало ничего особенно страшного. Скучая в разлуке, Эльга порой жалела, что не решилась взять ее с собой. Как бы хорошо они с Браней гуляли по саду палатиона Маманта, ели виноград, любовались душистыми цветами! А в зимний дождь сидели бы на «верхней крыше» и выдумывали всякие повести про каменных людей…

Теперь она могла лишь кормить девочку финиками да без конца расписывать царьградские чудеса.

– Бычка привели! – доложила Браня, вбежав со двора в избу. – И народу уже – множество! Святшу с Прияной ждут.

Она даже прыгала на месте от возбуждения.

Горяна отошла как можно дальше от двери и села на ларь в углу. Сложила руки на коленях и приняла замкнутый и отчужденный вид. Потом сморщилась с негодованием: из оконца понесло запахом дыма. Это вокруг жертвенника разложили шесть костров из дубовых поленьев. Долетал гул голосов.

– Ты не должна позволять это! – сказала Горяна, видя, что Эльга следит за ней. – Как ты теперь можешь терпеть, чтобы у самых дверей твоих стояли идолы?

– Я думала об этом, – Эльга кивнула. – Поговорю со Святославом: если согласится, перенесем святилище отсюда куда-нибудь еще. На Щекавицу или Воздыхальницу. Нам отсюда будет ничего не видно и не слышно.

– Нет, его не должно быть совсем, – настаивала Горяна. – Не может быть идолослужения в городе, где княгиня – христианка!

– Здесь княгиня – язычница. Это Прияна, – напомнила Эльга. – Мы так и договаривались, когда собирались креститься: Прияна остается вместо меня – и вместо тебя, поэтому мы можем следовать за Христом.

– Но нельзя же только нам самим следовать за Христом, а всем этим людям позволять погибнуть! – Горяна в негодовании махнула рукой в сторону оконца, через которое доносился гул большой толпы. – Ты же знаешь: все идолы – это дерево и камни, но кто служит им, тот служит дьяволу! Как ты можешь спокойно смотреть, как все они идут к своей погибели? Твой сын, его жена – мать твоего внука? Все другие? Твои же слуги, весь город!

– Горяна…

– Я Зоя!

Зная, что русским христианкам предстоит возвращаться в языческую страну, патриарх немало говорил с Эльгой и ее спутниками об идолах: и до крещения, и после, всю ту долгую осень, зиму и часть весны. Объяснял мертвую суть идолов, и то, что нельзя есть пожертвованное идолам, пусть они всего лишь камни и не могут причинить вреда; раскрывал опасность соблазна для других, кто увидит, как понимающие едят жертвенное мясо, и подумает, что идолы достойны почтения.

– Нужна любовь! – горячо повторяла Горяна, чья молодая память крепко усваивала услышанное. – Любовь, созидающая в пользу ближнего. Мы через Христа перешли от заблуждения к истине, сделались верующими, знающими единого истинного Бога. Мы должны помогать слабым, тем, кто еще не знает Бога. Господь же говорил: «Итак идите, научите все народы»[49]. Не будет ли греха, если мы будем молча смотреть, как они едят этого бычка, думая, что это приближает к их ложным богам, а на самом деле – к дьяволу? Нужно объяснить им, – сама увлеченная своей речью, Горяна встала. – Я пойду объясню: идолы – камни и деревья, Господь запретил поклоняться и служить им.

– Горяна…

– Я Зоя!

– Зоя, сядь!

Девушка села: когда наступало время, Эльга умела сделать свой голос твердым, как сталь, и одно слово действовало, будто крепкая рука на плече.

– Но если мы знаем, что Господь запретил и накажет детей их до третьего и четвертого рода, и ничего не скажем, соблазним их, тех, за кого умер Христос, тем мы согрешим против Христа! – сбивчиво выпалила Горяна.

Проклятье для «третьего и четвертого рода» на самом деле пугало Эльгу не меньше, чем ее собственный возможный грех. Ведь в эти роды-колена входил и тот внук, что у нее уже был, и все те, кому еще только предстояло появиться. Для кого она трудилась весь век, пытаясь из разношерстых племен, объединенных только русской данью, сделать державу, имеющую надежду хоть когда, хоть через триста лет, стать похожей на Романию? Для кого стараться, если ее внуки, призванные той державой править, поколение за поколением должны идти во тьму, отвечать за поклонение идолам?