— Ты на память цитируешь? — поразился я.

— Ага. Ну я же только что прочла, я дня три буду помнить слово в слово… — Дарина помедлила. — У лю… у тебя разве не так?

— Не так, — сказал я. — Даже стихи с трудом заучивал… Три дня будешь помнить, а потом?

— Если не понадобится, то забуду, — пояснила она. — А если понадобится или понравится, могу запомнить.

— Это у всех вас так?

— У жниц, — подумав, ответила она. — Мы же воспитываем куколок, нам полезна хорошая память. Так вот, в этом отрывке упоминается много непонятных вещей. Я много читала, я рассказывала. Но, видимо, это было ненужно и потом забылось…

— И что тебе непонятно? — спросил я.

— Да куча слов! — она улыбнулась. — Греки, евреи, мнительные, ломовые, дроги, тюфяками, самоварами, скарб, горничных, кухарок, воза, утюгами…

Я замахал руками.

— Стоп-стоп-стоп! Совсем непонятны?

— Некоторые немножко понятны. Греки и евреи — это такие народы. Так?

— Так.

— Мнительные — это сомневающиеся? Да, точно. А вот «ломовые дроги» — не знаю.

— Телега такая, — я увидел, что понятнее ей не стало, и уточнил: — Примитивный грузовой колёсный транспорт, приводимый в движение лошадьми. Животными.

— Я знаю, что такое лошади, — Дарина обиженно надула губы. — Ясно. А тюфяки?

— Да ты на нём лежишь! Это матрас так называется.

— А я думала, что так называется ленивый человек, — расстроилась Дарина.

— Ну… тоже бывает. Дарина, и тебе интересно?

— Конечно! История из совершенно другой жизни. Словно с другой планеты… ну, неплохой такой планеты.

— У нас неплохая, — согласился я. — Дарина… тебе не придётся уходить с Земли?

Она замешкалась. Но переспрашивать или делать вид, что не поняла, не стала:

— Нет. Не обязательно. Иногда жницы уходят в стражи и… Но я хорошая жница. Меня, наоборот, просили остаться.

Я взял её за руку. Мы смотрели друг на друга, и нам было хорошо.

Это я без всякого Гнезда чувствовал.

— А у тебя красивый плащ, — сказала Дарина. — Ты в нём такой… брутальный! Видишь, есть редкие слова, которые я запоминаю.

— Заходил в Комок по дороге, — объяснил я. — И получил подарки от Продавца. Мне — плащ, Наське — какую-то шкатулку девчачью. А это тебе.

Я положил перед ней свёрток. Предупредил:

— Только не знаю, что там.

— Подарок? Мне? — Дарина растерялась. Если Наська восприняла подарок как должное, то жница явно ничего не ждала. — Максим… спасибо.

Она текучим, едва уловимым для глаза движением села на корточки, даже не выпустив при этом мою ладонь. Положила свёрток на колени.

— Да это не я, это Продавец…

— Вот просто так, сам?

— Ну… я хотел что-то… засомневался.

— Значит, всё равно от тебя!

Дарина погладила блестящую розовую бумагу. Улыбнулась.

— У меня день рождения был за неделю до Перемены… Мне родители подарили куклу, я потом тебе покажу…

Я сглотнул вставший в горле комок.

— А больше подарков не было.

Она стала осторожно разворачивать бумагу. Та даже не была ничем перевязана или склеена, просто очень аккуратно сложена.

Внутри обнаружилась какая-то нежно-сиреневая ткань. Дарина осторожно приподняла её. Встала, расправила.

Это было платье. Платье из тонкой полупрозрачной сиреневой ткани.

— Вот блин, — сказал я. — Словно в магазин сходил… думал, там что-то поинтереснее…

Я замолчал. Дарина стояла, прижимая платье к плечам. Потом сказала:

— Отвернись, переоденусь.

— Можно подумать, я чего-то не видел… — буркнул я, отворачиваясь.

— Глупый, — сказала Дарина. — Я хочу, чтобы ты сразу всё увидел… а, мальчишкам не понять…

За спиной шуршало.

— Помоги застегнуть, — попросила она.

Я повернулся. Дарина стояла, отвернувшись, придерживая молнию на спине. Я осторожно застегнул её.

Жница повернулась, отступила на шаг. Робко спросила:

— Ну как?

— Ты очень красивая, — сказал я.

Дело было не в этом, если честно. Дарина и раньше была красивая. У жниц, кроме странного цвета глаз и очень гладкой кожи внешних различий с людьми нет. Но взгляд цепляется за комбинезон, и ты сразу чувствуешь: перед тобой не человек. А в платье она стала обычной коротко стриженой девчонкой. Только глаза и выдавали.

— Лучше… чем раньше? — спросила Дарина.

Я понял, что тут нельзя сказать ни «да», ни «нет».

Шагнул к ней и поцеловал. Она жадно ответила.

Мы медленно, обнимаясь и целуясь, подошли к окну. Дарина развернулась у меня в руках, попросила:

— Сними…

Я расстегнул молнию, она дёрнула плечиками, сбрасывая платье, стоптала его, нагнулась, упираясь локтями в подоконник. Ничего не говоря, всё и так было понятно. Я расстегнул одной рукой джинсы и вошёл в неё. Мы оба были готовы с того момента, как я постучал в дверь.

— Максим…

Она смеялась и плакала одновременно, и мне тоже хотелось смеяться и плакать. Мы любили друг друга у затянутого паутиной окна, потом упали на одеяла — и не могли оторваться. Надо было касаться, гладить, трогать, входить, смотреть, дышать одним дыханием. Казалось, что, если мы разорвём эту связь — случится что-то страшное, весь мир исчезнет и звёзды погаснут.

— Я так боюсь, Максим… — шептала Дарина. — За тебя, за стратега, за Наську, за всех…

— Не бойся…

— Не могу. Я боюсь Инсеков, боюсь тех, других…

— Прежних.

— Да, Прежних… Я всего боюсь, я стала такая трусиха… Пока тебя не было, я ничего не боялась. Мне казалось, всё страшное уже случилось. А теперь боюсь…

— Жалеешь?

— Что ты появился? Нет, нет, нет!

Я поцелуями заставил её замолчать. Забыть, хоть на несколько мгновений, этот страх.

Но сам я не мог его выбросить из головы.

— Я всё сделаю, чтобы ты не боялась, — прошептал я. — Поверь, ничего плохого не будет. Всё уже прошло, всё случилось, страшно больше не будет…

А потом она уснула. Просто уснула, прижимаясь ко мне. И даже чуть-чуть во сне улыбалась.

Я лежал рядом, смотрел на неё и осторожно гладил по щеке. Кожа была слишком гладкая, у людей такой не бывает. Но мне это нравилось.

Раскрытый томик Куприна валялся рядом. Я закрыл его, глаз выхватил фразу: «Любовь должна быть трагедией. Величайшей тайной в мире! Никакие жизненные удобства, расчёты и компромиссы не должны её касаться».