к колонке. Шифф свистнул дроздом. Ильза поставила ведро и облокотилась на оконный проем напротив учителя.

– Вы не боитесь, Ильза?

– Нет, господин Шифф. Чего бояться?

– Вы страдаете, Ильза?

– Нет, господин Шифф. Отчего страдать?

Шифф заметил на грубоватом лице молодой женщины, обрамленном жидкими светлыми волосами, перехваченными синей лентой, легкий налет известковой пыли, которая теперь, несомненно, покрывала все лица, даже портреты в рамках. Большие жилистые руки Ильзы. Бледные, слишком коротко остриженные ногти, которые придавали пальцам животную силу.

– Вы знаете, что город взят, Ильза?

– Да, господин Шифф. Наконец-то война для нас закончилась. Не слишком уж рано, господин Шифф.

– Вас не очень огорчает, Ильза, что война проиграна?

– …Все всегда проиграно, господин Шифф.

Столько белых голубок в разбитом, изрешеченном городе… Позади учителя в старом пикейном жилете в белую крапинку Ильза заметила сирень; она обращалась скорее к ней, чем к нему.

– СС еще обороняет подземные заводы… Сегодня ночью они насиловали работниц, потому что завтра будут убиты или взяты в плен, так они говорили… Ленхен совсем обессилила. Бедняги… Поляки этой ночью убили нескольких офицеров… Фрау Хинк сказала, что многие кончают с собой, партийные начальники… Фрау Хинк говорит, что в этом есть величие. Не знаю. Зачем убивать себя? Пусть другие вас убивают, это их дело, но сами себя?… Бригитта умерла… Однажды она провела ночь с французским военнопленным… А сегодня ночью пришел какой-то солдат и задушил ее. Она, должно быть, не мучилась, Бригитта, у нее такая тонкая шея… Вот и настал для нее мир, господин Шифф.

Шифф задрожал. «Что вы говорите, Ильза? Задушил?» Белые крапинки на его жилете образовывали ромбы, сирень трепетала, Ильза глупо улыбнулась ей. Солнце грело ей плечи.

– Бригитта лежит на своей кровати, как счастливое дитя. Дайте мне сирени для нее, господин Шифф, побольше сирени. Это для Бригитты.

Шифф не боялся войны, которая, может быть, является страшным преступлением, но преступление в соседнем доме заставило его задрожать. И полиции больше нет!

– Вы с ума сошли, Ильза, вы даже не знаете, что говорите! Ильза проигнорировала этот суровый тон, посмотрела по сторонам, продолжала настаивать, не повышая голоса, и на ее толстые пальцы было тяжко смотреть, как будто они тоже могли задушить.

– Дайте мне сирень, господин Шифф, или я подойду и сама возьму; быстрее, я принесу воды и поставлю сирень в изголовье Бригитты; я рада за нее… Я спешу, господин Шифф, нужно еще готовить суп, сегодня не будет раздачи еды из-за американцев. (Вдруг в ее голосе прорезалась решительная нотка.) Дайте мне цветы, господин Шифф, это для Бригитты, а вам они уже не нужны!

«И, правда, – подумал профессор, ум которого заработал необычайно ясно, – мне они уже не нужны… И что мне еще нужно?» «Сейчас, Ильза». Он достал из футляра очки для чтения. Несколько раз щелкнул ножницами, и получился великолепный букет. Ильза ушла, как видение, уносящее последние цветы на земле. Если в старом, пораженном склерозом, доведенном до автоматизма, обожженным событиями уме что-то еще может вызвать гордость, то это риторика. Шифф говорил сам с собой перед обрезанными кустами, выросшие на которых цветы он преподнес разоренной родине. «Но как она узнала, эта баба, что они мне уже не нужны, когда я сам в этом сомневаюсь?» Столько самоубийств, столько смертей, все так просто! Фрау Хинк права, величие побежденных. Что такое величие? Да, сегодня вечером, сегодня вечером… Закончить день. Какой стоик это сказал: «Мудрец заканчивает свой день, не жалуясь на богов»? «Каждое зерно падает в свой час», – это Марк Аврелий. Со спокойным сердцем, подобно Марку Аврелию, Шифф уселся в своем рабочем кабинете перед томом «Военной истории» Ганса Дельбрюка, великого немецкого ученого. По правде говоря, через некоторое время он почти перестал понимать смысл прочитанного; но сам процесс чтения, требующий концентрации внимания, подействовал на него успокаивающе. Подперев щеку рукой, он по обязанности перечитывал любимые книги. По обязанности спал, пытался заснуть, думал, что спит. А теперь пренебрегал обязанностью? Он не собрал детей в школе. Прощайте, дети. Смутный водоворот конца света, осознанный через конец жизни, наполнял его существо тягостными грезами, погружал в легкую и даже уютную тоску. Сегодня вечером, тридцать таблеток барбитурата…

Танк быстро ехал по безлюдным улицам. Невидимые глаза наблюдали за ним. Враг. На пути ему встречались белые флаги, трепетавшие на ветру. Танк обогнул нагромождение гранитных плит, оставшихся от банка и, казалось, въехал в колоссальный кустарник обломков стальной арматуры. Пустота сгустилась, наполнилась ожиданием неведомого. Затем медленно приблизился джип. Сначала он виднелся вдалеке, затем исчез за остовами мертвых домов и вновь появился неподалеку от сирени старого Шиффа, покатил к колонке. Неожиданно навстречу ему выбежали дети, размахивающие белыми флагами… Они разглядывали машину с любопытством, ожидая одновременно и хорошего и плохого. Враг выглядел не страшно. Врага можно было отличить лишь по цвету униформы и форме каски, а покрывающая их известковая пыль почти стирала эти различия. У водителя джипа рожа была глазастая, комичная и свирепая, но он смеялся. Машина остановилась возле колонки, из нее вылез толстяк и умыл руки и лицо. Другой толстяк, в слишком маленькой пилотке на белесых волосах, встал, широко расставив ноги, руки в боки и осмотрел окрестности. На нем были новенькие гетры и очки с зелеными стеклами. Усы щеточкой являли собой нечто выдающееся. Вероятно, большой начальник. Водитель занялся машиной.

Ильза вышла из своей комнаты, вновь с ведром в руке. Увидев этих людей, она затаила дыхание, замешкалась на мгновение, а затем направилась к колонке. «Guten Morgen», – сказала она, смерив врагов долгим холодным взглядом. Водитель в каске слегка повел плечами. «Guten Tag», – ответил он насмешливо. В руке он сжимал блестящий металлический ключ. У Ильзы мелькнула мысль, не ударит ли он ее по затылку, когда она наклонится к колонке; она сказала себе, что убить ее он таким образом не убьет, а надо еще готовить и убираться… Совсем рядом покатились камешки под костылем Франца. Калека карабкался по невысокой куче щебня. Он оказался рядом с бородатым офицером, который, увидев его, опустил револьвер. «О’key!» – сердечно произнес Франц. «Hello!» – растерянно ответил бородач. Франц, вместо того, чтобы смотреть на победителей, разглядывал машину. «Well, well», – с его обыкновенно брюзгливых губ срывались тихие одобрительные возгласы, он надеялся с толком использовать всю известную ему дюжину английских слов. Здоровой рукой он даже пощупал шину. Замечательно сделано! Синтетическая? Бородатый офицер предложил ему папиросу. «Thank you». «Speak English?» «No». Лицо калеки потеплело в дружеской улыбке. Осторожно, опираясь на трость с роговым набалдашником, подошел Шифф. Семья Шульце,