Мне стало смешно.

– Действуй, может, получится.

– Я уверен в успехе, – воскликнул Пашка, – стопроцентно,главное – ты не лезь!

Я хихикнула и поехала к Нине Алексеевне.

– Рукопись привезла? – воскликнула старуха, увидав меня напороге.

– Нет.

– Отправляйся назад.

– Я не имею права давать вам на прочтение неопубликованнуювещь.

– Зачем тогда явилась?

Я посмотрела на злое лицо Нины Алексеевны и приветливоулыбнулась.

– Ради вас я нарушила одно правило, но через все остальныепереступить не смею. Я могу сообщить сестре: произведение плохое, сырое, болеетого, клеветническое, если выпустишь его, будет огромный скандал. Наташапослушается, и книга никогда не увидит свет. Я долгие годы дружила с Милой,хорошо знаю вас и ее и поэтому пришла просто поговорить, память у менявеликолепная, факты изложу почти дословно. Может, впустите меня в комнату, илив коридоре общаться станем?

– Входи, – другим, более любезным голосом сказала НинаАлексеевна.

По хорошо знакомой дороге я дошла до кухни-столовой и селана стул. Мать Милы устроилась напротив и, даже ради приличия не предложивгостье ни чаю, ни кофе, велела:

– Говори.

– Владлена Богоявленского знали? Поэта советских лет?

– Тоже мне, Пушкин, – фыркнула старуха.

– Так водили знакомство с Богоявленским? Он пишет, чтоНиколай его бывший одноклассник и что сам Владлен в детстве буквально жил уШнееров.

– Ну верно, – нехотя подтвердила Нина Алексеевна. – НиколайИзраилевич был из очень интеллигентной семьи. Отец его, правда, погиб, когдасыну исполнилось то ли три, то ли четыре года, Израиля Шнеера уничтожили внемецком концлагере. Мать Николая, Сара Абрамовна Шнеер, была скрипачкой, еесестра очень известным переводчиком, брат служил в каком-то НИИ, он имелдокторское звание. Жили мы все вместе, в огромной квартире на Арбате. Потомстарики умерли, мы с Колей и Милочкой остались втроем.

В былые годы в доме у Шнееров собирались творческие люди,играли на фортепьяно и скрипке, поэты читали стихи, в общем, настоящий салон,душой которого была Сара Абрамовна. Она более никогда не вышла замуж,любовников не заводила, перечеркнула свою женскую жизнь жирной чертой ивоспитывала Николая, постоянно говоря мальчику:

– Живи так, чтобы бедный папа гордился тобой.

И Коля очень старался, боясь разочаровать маму. С первогокласса во всем был первый, получал одни пятерки, ходил в консерваторию наконцерты, а в свободное время лазил по полкам библиотеки.

Дед Николая, Исаак Шнеер, собрал колоссальное количествотомов, из-за любимых книг он, когда немцы подобрались к Москве, отказалсявыезжать в эвакуацию.

– Значит, судьба погибнуть тут, – отвечал Исаак своимзнакомым, – в любимой квартире, на своем диване.

Но каким-то чудом дом, в котором жило не одно поколениесемьи Шнеер, уцелел. В него не попали ни снаряды, ни бомбы, а сам Исаак пережилвойну в столице СССР. Вскоре в родное гнездо вернулись и все его дети, кромеотца Николая.

Семья Шнееров была религиозной, о своих привычках они нераспространялись, но обычаи соблюдали, правда, без фанатизма. Отмечали нетолько еврейские, но и советские праздники, Седьмого ноября и Первого мая в ихквартире пахло пирожками точь-в-точь, как и у соседей.

Сара была умна, она рассказывала сыну не только историюеврейского народа, но и русские сказки. А когда мальчику исполнилось семь лет,мать сказала:

– Знаешь, в школе тебе лучше зваться Николаем, а не своимродным именем.

– Почему, мамочка? – удивился малыш.

– Ну, оно трудно произносимо, – спокойно пояснила Сара, – ипотом, в СССР не все любят евреев. Ладно, ты уже взрослый и вполне можешьузнать о геноциде.

Так, в семь лет Николай услышал о таких вещах, о которыхмногие в СССР даже и не задумывались. Но, повторюсь, Шнееры были очень умнымилюдьми, поэтому Коля хорошо усвоил истину: антисемитизм интернационален, онприсущ и русским, и немцам, и французам, и эфиопам. Но среди и русских, инемцев, и французов, и эфиопов больше нормальных людей, которые судят очеловеке не по национальности. Сара Абрамовна имела много друзей с фамилиямиИванов, Петров, Сидоров и не стала спорить, когда единственный сын привел в домневестку – Нину Никитину.

Для Сары была важна не принадлежность к иудейской вере, аискренность любви девушки и Николая. Естественно, Сара не имела ничего противодноклассников Коли, в частности, Владлена Богоявленского, который почти каждыйдень прибегал на огонек. Владлена влекли книги, собранные Исааком, и то, чтоБогоявленский стал поэтом, в конечном итоге заслуга старика Шнеера, который далмальчику в руки не только Пушкина и Лермонтова, но и Блока, Брюсова, Бальмонта,любовную лирику Маяковского и Есенина.

– Значит, утверждение Владлена о близком общении с Николаемправда, – уточнила я.

– Да, – кивнула Нина Алексеевна.

– Тогда слушайте дальше, – воскликнула я и самозабвенноначала лгать.

Чем больше абсолютного вранья выдавала я, тем сильнейраскрывались у старухи глаза.

– Какая наглая ложь, – заорала она в конце концов, – Николайникогда не был стукачом!

– А Богоявленский утверждает иное!

– Коля был не способен рассказать в КГБ про рукописьВладлена!

– Поэт пишет обратное.

– Он лжец!

– Вполне вероятно. Но доказательств нет.

– Николай Шнеер работал в НИИ!

– Помните название учреждения?

Нина Алексеевна заколебалась.

– Увы. Институт философии, истории и литературы вроде.

– Такого не было.

– Ну… Коля скончался в восемьдесят шестом, память меняподводит.

– Он умер достаточно молодым?

– Да уж! – вздохнула Нина Алексеевна.

– А что с ним случилось?

– Ненужное любопытство!

– Да, конечно, простите. Только Богоявленский утверждает,что Николай покончил с собой, якобы его совесть замучила!