– Они уже знают. – Монк проигнорировал ее сарказм и доводы.

– Я скажу им, что ты не справился, – она оскалилась. – Что мы сами их нашли. Репутация твоя пострадает, но от веревки я тебя спасу… думаю, это тебя устроит?

– Хватит торговаться, Вида. Когда я узнаю их имена, мы заключим соглашение, что с ними делать, и поступим по-моему, – или я ничего тебе не скажу.

– Значит, денежки завелись? – спросила миссис Хопгуд, поднимая брови. – Можешь позволить работать бесплатно, вот так сразу? Я этого не знала.

– Это не твое дело, Вида. – Уильям видел по ее лицу, что она не верит ему. – Быть может, некая богатая женщина заботится, чтобы я не голодал и не жил бездомным… – Монк говорил правду. С самого начала ему помогала Калландра Дэвьет; поможет и сейчас, хотя отношения у них не такие, о каких с его слов могла подумать Вида.

От удивления та широко раскрыла глаза, а потом расхохоталась – весело и безудержно.

– У тебя!.. – Она давилась смехом. – У тебя есть богатая женщина, которая тебя содержит! Подумать только! За всю свою жизнь ничего смешнее не слышала. – Но все это время Вида за ним наблюдала, и по ее глазам Монк понял, что она поверила.

– Вот таковы мои условия, Вида, – сказал он, улыбаясь. – Я намерен выяснить, кто они, потом мы обсудим, что делать, и от результатов наших переговоров будет зависеть остальное.

Поджав губы, миссис Хопгуд сверлила Монка взглядом, взвешивая его решимость, волю, проницательность.

Он отвечал ей твердым взглядом. Уильям не знал, что ей известно о нем и его прошлом, но чувствовал, что репутация у него в Севен-Дайлзе сложилась такая, что Виде приходится с ним считаться.

– Ладно, – сказала она наконец. – Я так понимаю, этих ублюдков ты упускать не намерен, иначе не согласился бы ловить их бесплатно. Поймать их ты хочешь не меньше, чем я. – Поднявшись, она шагнула к маленькому столику с выдвижным ящиком и достала из него две гинеи. – Это тебе. Больше не дам, Монк, пока не узнаешь что-то для нас полезное. Продолжай искать. И не думай, что раз у тебя богатая опекунша, то можно околачиваться в моей лучшей комнате половину вечера. – Но произнесла она эти слова с улыбкой.

Монк поблагодарил и ушел. Глубоко засунув руки в карманы, он медленно шагал по улице. Чем дольше детектив занимался расследованием, тем больше ему казалось, что виноват Рис Дафф. Он не сказал Виде Хопгуд одну подмеченную им вещь: судя по тому, что ему удалось установить, нападения на женщин прекратились после несчастного случая с Рисом. Начинались они постепенно, с мелких издевательств, и становились все более жестокими, пока наконец не стали представлять угрозу для жизни. А потом вдруг внезапно прекратились. Последнее произошло десять дней назад.

Перейдя открытую площадку, он вошел в переулок на дальней стороне, миновал мужчину, продававшего шнурки, и старуху с ковровым саквояжем.

Почему десять дней? Это дольше, чем между всеми нападениями. Что удерживает их от преступления на протяжении этого промежутка времени? Может, он просмотрел какую-то жертву? Чтобы почерк сохранился, должны были произойти по меньшей мере еще два нападения.

Возможно, в других районах? Риса нашли в Сент-Джайлзе. Вероятно, они с друзьями меняли районы; может, посчитали, что в Севен-Дайлзе стало слишком опасно? Такое объяснение подходило к тому, что уже удалось узнать. Но его нужно проверить.

Развернувшись, Монк снова направился на запад, пока не оказался на оживленной улице, где поймал кэб. Ехать было недалеко. Он мог бы за полчаса дойти туда пешком, но его вдруг охватило нетерпение.

Уильям вышел сразу за церковью Святого Джайлза и направился к первому же освещенному постоялому двору, какой увидел. Войдя, уселся за один из столов, и через несколько минут ему принесли кружку крепкого портера. Вокруг кипела жизнь – шум, давка, крики, смех; посетители, некоторые уже покачиваясь, протискивались мимо друг друга, громко здоровались, дружески переговаривались; слышались обрывки сплетен, новостей, даже деловые разговоры. Здесь сидели торговцы краденым, карманники, фальшивомонетчики, высматривающие вероятных клиентов, картежники, шулеры, сутенеры.

Монк наблюдал за ними с нарастающим чувством узнавания – он словно уже бывал здесь или в десятке мест, похожих на это. Помнил эту кривовато висящую лампу, бросающую неяркие отсветы на бронзовый поручень стойки бара. В глубине помещения виднелся ряд крючков, на которые посетители вешали свои кружки.

Маленький человек с усохшей рукой взглянул на Монка, кивнул своему спутнику; они оба подняли воротники и вышли наружу, на холод.

Оглушительно хохотала женщина, на какого-то мужчину напала икота. На стул напротив Монка уселся светловолосый человек и заговорил с шотландским акцентом:

– У нас здесь для тебя ничего нет, мистер Монк. Скажи мне, зачем пришел, и я узнаю, что нужно, но сам понимаешь, мне не хочется, чтобы ты сидел в моем заведении и пил эль. Да, тут все воруют понемногу, но мы люди маленькие, не стоим внимания такого человека, как ты.

– Убийство моего внимания стоит, Джейми, – очень спокойно ответил Монк. – А также изнасилование и избиение женщин.

– Если ты о тех двоих, что нашли на Уотер-лейн, то тут никто не знает, чьих этот рук дело. Молодой полицейский всех расспрашивал, только время терял, бедняга. И констебль Шоттс, который тут родился и вырос, как тебе известно. Но ты-то здесь зачем? – Крупное лицо его выглядело настороженным; кривой нос, сломанный много лет назад, и широко расставленные голубые глаза выдавали бывалого и вместе с тем умного человека. – И при чем тут изнасилование?

– Не знаю, – сказал Монк, отпивая портера. – За последний месяц-два тут не насиловали женщин? Я имею в виду обычных женщин, которые работают на фабриках и время от времени, когда приходится туго, идут на улицу.

– И что? Какое тебе дело, если идут? Полиции наплевать. Хотя я слыхал, что ты больше не в полиции… – На его лице мелькнула плутовская улыбка; он открыл рот, словно собирался захохотать, но не издал ни звука.

– Правильно слыхал, – подтвердил Монк.

Он определенно знал этого человека. И имя его назвал, не задумываясь. Джейми… Остальное ускользало от него, но они хорошо знали друг друга – слишком хорошо, раз так разговаривали. Они заключили вынужденное перемирие, отложили естественную вражду из-за общего интереса; в поведении Джейми сквозило едва заметное уважение, не свободное от страха. Джейми Макферсон, буян и дебошир, обладал горячим нравом, не прощал обид и презирал трусость и жалость к себе. Но он был верен своим и слишком умен, чтобы нанести удар без причины или действовать против собственных интересов.

Сейчас он ухмылялся, глаза его блестели.

– Вышибли тебя, э? Ранкорн? Тебе следовало это предвидеть, приятель. Долго он ждал, чтобы прикрыть себе зад…

Монк почувствовал, как по телу пробежала холодная дрожь. Джейми знал не только его, он знал и Ранкорна; он больше Монка знал, что пролегло между ними. Болтовня и смех шумели вокруг Уильяма, как морские волны, а он оставался на острове своего молчания – не принятый ими, отринутый, одинокий. Они знали, а он – нет.