– Да, конечно…

Я отдаю ему полотенце, стараясь не коснуться руки, и отступаю на несколько шагов, пока не упираюсь в стол.

– Удачного тебе эфира! Жаль, что так вышло с рубашкой.

– Спасибо! – На полпути к двери он оборачивается. – Ари!

– Что?

– Я на тебя не сержусь, – сообщает он, и я отчаянно надеюсь, что мягкость в его голосе мне не почудилась. – Хотел на всякий случай сказать.

* * *

Вечером я мужественно преодолеваю пробки, чтобы встретиться с матерью в редмондском торговом центре под открытым небом. Если вам кажется, что строить ТЦ под открытым небом в регионе, где восемьдесят процентов года облачно, – странная затея, вы не одиноки: недоумевают все жители Редмонда. Помню, как в детстве мать при всякой поездке сюда качала головой и вздыхала: «Не представляю, кто это вообще придумал!»

Она уже ждет в кофейне. Здесь мягкие кресла, играет фолк и подают десерты сверхъестественных размеров. Я заказываю черничный кекс и сажусь рядом с матерью – в уголке под выставленными на продажу акварельными пейзажами Тихоокеанского побережья от местного художника.

– Как работа? – спрашивает мать. Сегодня на ней зауженные черные брюки и коралловая приталенная блузка с баской; волнистые волосы с проседью распущены – похоже, она решила больше не краситься. – Странно, конечно, задавать такие вопросы, когда утром смотрела тебя по телевизору. Сколько лет прошло, а я все не могу привыкнуть – всякий раз поражаюсь, когда вижу тебя на экране!

– Ты по-прежнему меня смотришь?

– Почти каждый день, – подтверждает она, и это почему-то меня удивляет.

Я рассказываю о недавней реорганизации, наставничестве Торренс, о моей собственной подопечной, а потом спрашиваю, как дела на работе у матери. Даже не верится: я и мать – два самостоятельных взрослых человека, способных обсуждать друг с другом свою работу!

– Думаю в ближайшие пару лет выйти на пенсию. И это здорово! Не ожидала, что смогу так скоро.

– На пенсию? Ничего себе!

Матери почти шестьдесят, однако я не представляю ее на пенсии – возможно, оттого, что всегда воспринимала ее через определенный шаблон, в который пенсия не вписывается. Вот и теперь я, конечно, сразу задумываюсь: а чем она займет освободившееся время? Не примется ли за старое?..

– В нашем отделе есть один коллега, который проработал в компании почти столько же, сколько и я. В последнее время мы часто об этом разговариваем.

…Не загонит ли ее в депрессию очередной мужчина?..

– Разговариваете? – переспрашиваю я, и мать хмурится, уловив подтекст.

– Спешить не хочу – не готова ввязываться во что-то серьезное. Давненько не жила одна. Заботиться только о себе, оказывается, довольно приятно. Приятнее, чем я думала.

– Здорово. Очень за тебя рада! – Я гоняю кекс по тарелке, не решаясь завести разговор о том, что меня на самом деле интересует. Если так и не спрошу, буду жалеть. – А как ты себя чувствуешь? Если, конечно, ты не против такого вопроса.

Мать молчит, выковыривая из своего кекса шоколадную крошку. Видимо, разговаривать с выпечкой нам проще, чем друг с другом. В юности я бы вообще не поверила, что такое возможно – обсуждать с матерью ее психическое состояние!

– В мои времена некоторые препараты имели серьезные побочные эффекты, – начинает она, отводя глаза. – Меня это пугало. Я сразу сказала врачу, что готова к терапии, но только без таблеток, потому что хочу оставаться собой.

У меня падает сердце.

– Вот как…

Мать поднимает на меня взгляд, и в ее глазах читается непривычная уверенность.

– Мне попалась замечательная терапевт. Она все объяснила, я изучила вопрос, и выяснилось, что современные антидепрессанты – совсем не те, что прежде. Я-то думала, они превратят меня в бесчувственный овощ, а ведь лучше чувствовать слишком много, чем не чувствовать ничего… Но мне так хотелось вылечиться, Ари, что я согласилась на таблетки, хоть и было страшно до ужаса!

– Мама, я горжусь тобой!

Такие нереальные, непривычные слова – даже не уверена, что произнесла их вслух. Да и позволительно ли мне ею гордиться?..

– Вот почему я так долго пролежала в больнице. Они хотели убедиться, что препарат и дозировка мне подходят. Теперь я привыкла к таблеткам, и ты даже не представляешь, как они помогли! Результат, конечно, был не мгновенный, и все же! – Она откусывает кусочек кекса. – Сейчас я жалею, что не начала пить таблетки раньше.

Я молчу, обдумывая услышанное. В мозгу всплывают слова, которых я ни разу не произнесла, поступки, которых я от нее ждала.

– Мне тоже очень жаль.

– Ари… – начинает мать, но я перебиваю:

– Я рада, что ты обратилась за помощью, честное слово. И понимаю, что такие вещи очень личные. Только… – Я тереблю подвеску с молнией в попытках набраться смелости. – Почему теперь? Почему не тогда, когда мы с Алексом были маленькие?.. Иногда я думаю, что мы оказались для тебя недостаточно важны.

Она хмурится, обдумывая ответ, а потом накрывает мою руку своей.

– Ариэль… Ари!.. Дня не проходит, чтобы я не думала о том же, с тех пор как выписалась из больницы. Если бы я могла дать тебе хоть сколько-нибудь удовлетворительный ответ на этот вопрос! – Она поглаживает меня по костяшкам пальцев. – Не знаю, почему дозрела так поздно. Может быть, мне повезло с терапевтом. Может, я почувствовала, что эти врачи реально заботятся обо мне и хотят помочь. Не знаю, почему надо было довести себя до ручки, прежде чем обратиться за помощью, и мне очень, очень жаль. Когда так долго миришься с проблемой, она становится частью тебя, и ты уже не можешь вообразить себя здоровой – принимаешь ее как заслуженную кару и боишься, что изменить все равно ничего не получится. Выбираешь жить во мраке, потому что не можешь представить себя иначе и не решаешься вложить столько сил, когда результат не гарантирован.

– Но ты же знала, что мне помогло, знала, что со мной лечение сработало!

– Знала, и очень рада, что ты смогла осознать проблему намного раньше меня. Прости… прости, что подвела тебя и не смогла сама помочь тебе, – заканчивает она дрогнувшим голосом, убирает руку и вся как-то съеживается. Никогда еще мать не казалась такой маленькой, и это меня потрясает. – Я не пытаюсь тебя разжалобить – хочу объяснить, а не оправдаться.

– Быть человеком нелегко, – просто отвечаю я.

– Очень трудно, – соглашается она, а потом смотрит мне прямо в глаза. – Вы с Алексом были достаточно важны – это я была недостаточно хороша.

Сердце сжимается от боли – в который раз за этот разговор.

– Нет, мама! – горячо восклицаю я, хотя раньше и сама порой так