— Ненавижу тебя, — прорычал я, подходя к Григо. — Ненавижу!

— Себя ненавидишь, Неро, себя, — возразил он. — За то, что силы характера недостает. За то, что слабак.

Дальнейшее будто бы происходило во сне, в котором я был только наблюдателем. Но это мои руки стащили Григо с кровати, это мой кулак врезался в его скулку, и это я легко отпихнул в сторону вставшего на защиту Григо апранца.

Мы дрались друг с другом впервые в жизни. Дрались жестко, не щадя себя и тем более не щадя палаты. Апранец пару раз сунулся, но, получив двойной удар и отлетев на пол, больше не встревал. Визжала медсестра, прибежавшая на тревожный звонок. Топали в коридоре.

Мои брюки треснули, рукав оторвался, изо рта текла кровь, а один глаз уже заплыл. Кряхтя, я схватил Григо за грудки и просипел:

— Всегда мечтал тебе врезать! За то, что вечно отнимал у нас с Виго мать, за то, что ей приходилось постоянно из-за тебя переживать! За то, что позволял себе разные выходки! За то, что при всем при этом все больше любили тебя, а не нас с Виго, послушных и ответственных! Несправедливо!

Чем больше я говорил, тем увереннее становился мой голос, и тем легче дышалось. Ярость придала мне сил, сделала равным Григо, так что я смог потрепать его, «непобедимого». Дав выход злости, я лег, как он, на полу. Меня больше не трясло, взгляд прояснился, несмотря на заплывший глаз.

— Знал бы я тогда, — прохрипел Григо, отвечая с запозданием, — что ты не рафинированный послушный мальчик, опасающийся запачкать рубашку, а вполне сносно махаешься, брал бы тебя с собой в лес. Вместе бы деревенских парней строили.

— Да никогда бы ты меня не взял! Ты слишком задирал нос. Уже тогда отовсюду перла твоя исключительность…

— Да я просто боялся, что меня, приемыша, вышвырнут из семьи, как надоевшего щенка, если не покажу класс, если не стану самым-самым! Наследники-то настоящие есть, свои, двое… А я кто?

Я повернул голову и посмотрел в лицо Григо. На скуле его уже наливался синяк, а губа была подбита.

— Ты боялся, что наши родители тебя вышвырнут? — пораженно спросил я.

— Да, боялся. Потому работал над собой, как проклятый, хотел, чтобы они мной гордились. Чтобы пропал страх, что однажды они не признают своим.

Я сглотнул слюну вместе с кровью. Так вот чем была вызвана невероятная упертость Григо и его не менее невероятная работоспособность… Он хотел стать достойным наследником Гоина Малейва, нашего отца, человека во всех отношениях незаурядного, и эти его подростковые взбрыки в духе: «Я всех сильнее, я обойдусь и без вас» были не протестом, а способом показать, что он чего-то стоит.

— Поглоти тебя Черная дыра, Григо, — проговорил я. — Ты перестарался!

В палату вбежали несколько человек охраны и медбратья; где-то позади маячил член комиссии, с которым я виделся сегодня.

— О, Звезды, Звезды! — пролепетал он, выглядывая из-за спин охраны и оглядывая разгромленную палату. — Что тут произошло?

— Братья, — невозмутимо объяснил апранец.

Охранники подняли меня с пола, скрутили и повели к выходу; медбратья засуетились возле Григо. Член комиссии трагично посмотрел на мою рваную рубашку, заляпанную кровью, и воскликнул:

— Что же вы творите, Малейвы?!

Я оглянулся на Григо, и, наверное, впервые в жизни ощутил, что мы с ним родные. На лице расползлась глупая улыбка. Я побил брата, разгромил палату и мне та-а-ак хорошо!

— Не скалься, — бросил старший Малейв, — не будь я слабым после процедуры эо-блока, в два счета тебя бы уделал. Я сильнее.

— Зато я красивее! — заявил я, впервые оставив последнее слово в споре за собой — меня вывели из палаты.

Тана

Когда меня только доставили на Хесс, чужая планета, чужой воздух и чужое небо страшно меня угнетали (не говоря уже о том, что угнетала и сама ситуация!). Это логично, это понятно.

Но вот чего я не понимаю, так этого того, почему оказавшись после всех злоключений на родной земле и глотнув знакомого воздуха, я почувствовала себя еще хуже, чем после прибытия на трудовую планету… Мое дело было пересмотрено, статус «ЭО-СВОБОДНА» благополучно получен, и никто уже не мог официально обвинить меня в превышении полномочий. Да, я разбила кар начальника, но я отработала свой проступок. Не идеальная гражданка, но и не преступница — такой образ вполне сгодится на то, чтобы заново устроить свою жизнь.

Я добилась, чего хотела… так почему чувствую себя так, словно все потеряла?

Первые два дня дома пролетели быстро, в суматохе, и это отвлекло меня от мрачных мыслей. С утра я была занята тем, что ходила в органы контроля по месту жительства, где мне замеряли уровень эо и давали рекомендации по тому, как дальше восстанавливать свои гражданские права и главное право — использовать эо.

Вечера мои принадлежали семье; в первый вечер мама устроила праздничный ужин. Пришли друзья семьи, поздравили с тем, что все закончилось хорошо. Меня осторожно расспрашивали о том, каково там, на Хессе, и я рассказывала, то, что можно рассказать, вставляя шуточки и смешные истории, которые слышала от других арестантов краем уха. Мне хотелось убедить всех, что ничего плохого там со мной не произошло и произойти не могло; я самоуверенно добавляла, что знала, что мое дело пересмотрят, потому что обвинения были просто надуманы.

Мои слушатели кивали, подливали мне любимый коктейль и снова поздравляли. Никого, казалось, не волнует, каким образом я обзавелась хорошим адвокатом и, пребывая на трудовой планете, смогла все изменить. Конечно, эти вопросы всех волновали, но, не желая портить общий веселый настрой, их не задавали.

Мама светилась, Дегг, отчим, довольно на меня поглядывал, гости быстро расслабились, и только Яри, мой любимый брат, все больше помалкивал и посматривал на меня задумчиво. Хитрюга всегда понимает, когда я вру…

Никто из домашних не хотел вспоминать о той грязи, в которой нашей семье изрядно пришлось вываляться несколько месяцев назад, когда случилась та стычка с «роковым мажором». Никто не хотел знать подробности о Хессе. Дома меня старались только радовать и ограждали от всего неприятного, даже от бытовых обязанностей, так что я ненадолго ощутила себя высокородной гражданкой, занятой только собственным здоровьем и внешностью. После освобождения я должна была в обязательном порядке десять раз сходить в районный Дом Жизни на медитации, и только после одобрения одного из просветленных начать использовать эо. В один из таких дней медитация была назначена на рассвет; когда я вернулась домой, там была только мама, она хлопотала на кухне.

Я с улыбкой на нее посмотрела. Как всегда, выглядит отлично: длинные красные волосы убраны в аккуратный хвост, на лице легкий макияж, домашнее платье хорошо сидит на тонкой изящной фигурке. Как и все лирианцы, мама кажется юной, смотрится лет на двадцать, и только когда ей стукнет лет триста-четыреста, она «повзрослеет» до примерных тридцати. Сейчас ей фактически всего-то восемьдесят с небольшим лет; родила она нас с Яри неприлично рано по меркам Союза.