Обобщенное название сформировавшегося на эскадре многообразия водных растворов хинина и спирта с подчас непредсказуемыми дополнениями – «джин-тоник» – сформировалось потому, что именно таким словом получившуюся смесь обозвал я. Термин прижился. Жажду эти напитки утоляют неплохо, в мозги особо не шибают, потому и вошли в обиход, причем без строгого нормирования выдачи.

Когда законных обитателей кают-компании – офицеров корабля – тут нет (а случается это нередко), я, нарушая старую морскую традицию, тихонько заглядываю к буфетчику, опрокинуть полстаканчика вышеупомянутой бурды. Не, ну не привык я гонять вестового, тем более – ночь на дворе, спит человек.

Вот как раз сотника, что заглянул сюда промочить глотку, я и спросил про мальчишку, так бойко тарахтящего по-английски.

– Так, Петр Семенович, это кроме как Кольке и быть некому. Он уже в Севастополе к сотне пристал. Сказал, хочет с нами идти на Дальний Восток.

Ясное дело, выяснять, какое соображение заставило принимать в сотню воспитанника накануне погрузки – это сейчас не важно. Важно, что иначе как засланным этот казачок быть не может. И, поскольку от самого Суэца мы ни с кем на связи не были, то и доложить маршрута следования группы он не мог. Но разбираться в вопросе необходимо немедленно.

Разбудил я Михаила Львовича, а потом велел кликнуть этого самого Кольку. Заходит он в каюту, и с заметным трудом узнаю я, кого бы вы подумали? Николая Кровавого. Будущего, естественно.

Вот это засада!

Нет, как он это время скрывался от моего взора – полбеды. Что другие его в лицо не настолько знают, чтобы опознать в любой одежде – многое объясняет. Но скажите мне на милость, что с этим всем делать?! Куда его везти, кому сдавать, как выполнять задачу?

– Батько сказал, вы хотели меня видеть, – и смотрит тревожно. Мерзавец.

– Хотели. Что англичанин рассказывает?

– Так ничего. Помогаю страдальцу сообразить, как его звали и кем он был. Говорит, что работал с утлегарем, а потом летел над морем. И всё. На этом память ему словно отрезало.

– Скажи ему, что он Джон Смит. По-русски – Иван Кузнецов. Пускай изучает наш язык и ни о чем не тужит. Ступай.

Едва за цесаревичем закрылась дверь, я перевел взгляд на Михаила Львовича.

– А что я мог? – сразу принялся оправдываться жандарм. – Его мои люди признали уже в Эгейском море, а до того он им на глаза не попадался. Рисковать операцией никак невозможно – у нас и без того все на ладан дышит. Признаться, из Суэца я в телеграмме намекнул государю, что чадо его при мне. Так что, может статься, британский крейсер, нами потопленный, как раз и хотел спросить, следует ли этим бортом наследник российского престола – мало ли как его сориентировали по телеграфу-то?

– Вам бы все шуточки шутить, сударь. А мне что прикажете делать? Я ведь верноподданнически обязан печься не о том, как французам насолить, а с барабанами и фанфарами мчать его высочество в объятия Марии Федоровны.

– Полно вам, Петр Семенович. Мы с вами взрослые люди, понимаем, что сын у Александра Александровича не единственный. Нам пристало уповать на промысел Божий, а не противиться воле его.

Поговорили. И еще я понял, что Михаил Львович этого барчука тоже не любит, от всей души желая ему хорошей порки или доброй взбучки в иной форме, относительно выбора которой весьма склонен положиться на волю Создателя.

Рука моя непроизвольно потянулась к шкафчику, где хранилась бутылочка арманьяка – как раз на случай серьезного мужского разговора, острую необходимость в котором мой отравленный хинной бурдой организм в это самое мгновение остро испытал. Увы. Не судьба. Топот ног по коридору, распахнутая вестовым дверь и слова: «Вас просят на мостик» разрушили очарование момента.

* * *

– Рожественский дал радио. К нему приближается большая джонка, полагает, под парами. Подозревает, что намерена взять на абордаж.

– По всей эскадре – тихая тревога. – Бегу в радиорубку. Заодно разъясню диспозицию.

Мы стоим в видимости острова не компактной группой, а каждый сам по себе. «Веста» и «Аргонавт» на якоре, а «Великий князь Константин» и подводные лодки лежат в дрейфе. Все несут стояночные огни. Ночь, как я уже поминал, лунная, то есть видимость отличная. Ветер слабый, приятный, привносящий небольшое облегчение в назойливую устойчивую жару, надоевшую всем хуже горькой редьки (запасы которой в кладовых, увы, уже исчерпаны, и ни капли она никому не надоела).

Рожественский продолжает изображать дремлющее в дрейфе судно и неслышно подрабатывает электромоторами на самом малом ходу. Пиратский корабль пытается подойти к его борту неслышной тенью, чтобы не разбудить задремавших вахтенных до того момента, когда пираты хлынут на палубу. Одним словом – порхание ночных мотыльков.

Для выполнения моего плана требуется филигранный расчет и четкая согласованность действий всех кораблей эскадры. Как наскипидаренные работают штурманы, дятлом стучит ключ рации, а внешне все выглядит тихо и мирно – сонные суда, еле-еле шевеля винтами, смещаются почти незаметно для постороннего наблюдателя. Прямо признаюсь – дать нормальный ход корабли сопровождения просто не в состоянии, потому что пар в котлах поднят только для минимальных перемещений, хотя кочегары уже работают над этим вопросом.

Пират же явно заподозрил что-то неладное – не мог он дважды так промахнуться относительно неподвижной цели. За кормой джонки вскипает бурун, и она увеличивает скорость сближения с замаскированной под пароходик подводной лодкой.

Такой же бурун теперь пенится и позади «Н5» – принимать дорогих гостей Рожественский не спешит. Некоторое время эти догонялки продолжаются в тишине – видимо, изумление на какое-то время лишило пиратского капитана осторожности, но тут вспыхивают наши дуговые прожекторы, ослепляя столпившихся на палубе вооруженных людей, шрапнель из пушек окатывает толпу, трещат винтовки наших казаков, и голос одного из переводчиков через мегафон предлагает командиру местных флибустьеров прибыть для переговоров.

* * *

Я не слишком разбираюсь в обычаях большинства народов, живущих на необъятных просторах Земли, поэтому доверился искушенности одного из людей Михаила Львовича. Правда, дал ему понять, что не стоит скрывать от «партнера» факт неминуемой гибели его и всей команды в случае, если достигнуть договоренности не удастся.

На то, чтобы втолковать пирату, эту несложную истину, ушло два дня. За это время вернулся из Сайгона наш посланец и привез новости. А церемонии все продолжались и продолжались. Тогда капитану флибустьеров на шею привязали прогоревший колосник и подвели его к борту. Аргумент оказался действенным – уже через час команда джонки приступила к выполнению возложенной на нее задачи. Теперь, с таким-то помощником, некий, пусть и приблизительный, план у меня сформировался.

* * *

Ограбление пакетбота, да еще и в видимости берега – даже в здешних бандитских водах на подобное решаются редко. Тем не менее наш «партнер» проделал это: догнал и взял на абордаж рейсовый пароход, идущий в Сайгон из Сингапура. Обчистил пассажиров, судовую кассу, выбрал из перевозимых товаров то, что показалось ему наиболее привлекательным. А потом спокойно удалился. Как мы и договаривались, лишним душегубством он не увлекался – нам требовались живые свидетели, эмоциональные и возбужденные, которые бы обязательно вернулись в лоно цивилизации, пусть и с задержкой как раз на время ограбления. Главное – то возмущение, что привезли с собой пострадавшие. Желание догнать и наказать разбойников должно было возникнуть у колониального руководства и побудить его к направлению военных кораблей на борьбу с пиратами.