«Я его знаю, — подумала я. — Я его видела! Эти глаза видела,эти брови… Я его знаю!»

И вдруг слышу крик:

— Сестра! Сестрица! Помоги!

Оглянулась — о боже… Малгожату несет на руках ездовой, ееплатье кровью затекло, а в руках.., камизэлька! Да, да, камизэлька, о которой яначисто забыла, пока мы улепетывали сломя голову!

Так вот почему она вернулась! Вот куда побежала!

И тут у меня словно бы что-то сдвинулось в голове. Как будтомысли там не просто так сами по себе жили, не просто метались из стороны всторону, а лежали слоями, и все эти слои внезапно сместились, и тот слой,который до того мгновения был погребен под другими, незначащими, оказалсянаверху. И хлынуло из него прозрение…

Не знаю, конечно, может быть, там, в нашей голове, процессмышления как-то иначе происходит, даже наверное иначе, но я ощутила егофизически, всем существом своим.

Я словно бы снова увидела фигуру в розовом пеньюаре,скорчившуюся на моих нарах, услышала шепот: «Прибег до мене едэн пулковник — ондавно уже за мной ухаживал, да я на него не глядела! — и говорит: у менядрагоценности покойной жены есть, все тебе отдам, только поезжай со мной! Ясогласилась, а что делать: хоть немил он мне, да шибко не хотела у тех красныхлайдаков, бездельников, оставаться. Ну, он мне отдал узелок с камнями, да ещедал злот перьценэк…»

Ну конечно! Вот откуда такая пламенная привязанностьМалгожаты к старой камизэльке, вот откуда такое поклонение! И такаясамоотверженность…

Малгожата зашила в нее камни полковника!

Нет, не может быть. А почему же она оставила камизэльку мне,когда ее увели из нашей камеры? Да вполне понятно, почему Малгожата оставила уменя камизэльку! (Еще какая-то посторонняя мысль меня внезапно поразила, когдая вспомнила эту сцену, но я не смогла ее удержать, потому что догадка о зашитыхв камизэльку камнях меня всецело захватила.) Малгожата знала, что я из тюрьмыникуда не денусь, а вот если бы она взяла камни с собой, их у нее мог украстькто-нибудь из «красных панов». К тому же Малгожата знала, что я скоро будупереведена в другую камеру, а оттуда она и сама сбежит, и меня с собой возьмет.

Стоп. А зачем ей нужна была я? Почему она не могла взять уменя свою камизэльку — я отлично помнила, как сама предлагала ее! — и оставитьменя на произвол судьбы? Или впрямь она привязалась ко мне, чувствовалакакую-то благодарность?

Я чуть не всхлипнула, когда вспомнила, как она меня тянула,раненную, по земле к нашим окопам, как потом ухаживала за мной. Ну какаяразница, какие ею двигали причины? Она была мне лучшей подругой в жизни, ялюбила ее даже больше, чем родную сестру!

Ладно, она такая, какая есть, — безумная, неистовая, лживая,преступная, но такой ее создал господь, и я не вправе судить ее. За то, чтоМалгожата спасла меня из тюрьмы, за то, что не бросила раненную, я моглапростить ей все на свете. Только одно не простила бы — если бы она обрушиласилу своих чар на Льва Сокольского. Но она не сделала этого.., или он осталсяравнодушен, неважно. Главное, у меня по-прежнему оставалась надежда, что…

Я думала об этом, а между тем тело мое, руки мои действовалипомимо мыслей. Я подбежала к Малгожате и принялась ножиком, который у менявсегда был в кармане (я им резала одежду на раненых), кромсать на ней платье,освобождая раненое плечо. Кровь пузырилась… Неужели задето легкое? Да нет, ранавысоко, не должно… Боже, а где моя сумка с перевязочными материалами? Осталасьв телеге!

— Сумку! — закричала я, оглядываясь. И чуть не заплакала отсчастья, когда увидела подбежавшего санитара с моей сумкой в руках…

* * *

— Кто? — спросила Алена. — Что вы сказали? Кто?

И удивилась, услышав, как по-чужому, сломленно, испуганнозвучит ее голос.

— Не притворяйся, — усмехнулся Руслан, и Алена обнаружила,что его голос тоже изменился. Исчезла благодушная и чуточку безразличнаявежливость — голос стал тонким, ломким, злым… И страх в нем звучал,нескрываемый страх!

Она уставилась в сузившиеся глаза Руслана и вдруг совершилаеще одно открытие. Теперь она совершенно точно знала все, или почти все, нетолько про библиотеку, книгу и закладку — она все знала и про карусель, и провиллу с гусями, и про тех двух мертвецов. «Красные гуси боисся…» Господи, какже вовремя они с Лизочкой ушли оттуда! И как не вовремя пришла туда Аленавместе с Габриэлем!

Габриэль. Габриэль Мартен. Понятно, кто нужен Руслану.Непонятно только, зачем и почему.

Алена растерянно оглянулась, словно искала ответа у стоящегоза спиной секретера номер 2.

2-1. «Виноградины» лиловые, Ш 4 d, 40 штук".

— Не вертись, — повторил Руслан, подскакивая к ней, хватаяза плечи и рывком поворачивая к себе. — Не вертись, не вертись!

Губы у него тряслись. Он отпустил Алену и начал странновзмахивать руками, и она поняла, что Руслан с трудом владеет собой, елеудерживается, чтобы не ударить ее по лицу, не начать избивать. Чудилось, он Вистерике, он сейчас сорвется на вопли и судороги, но мелодичный звон,раскатившийся по этажам, словно бы одернул его. Лицо стало спокойнее, онперестал махать руками, а начал их нервически потирать.

— Пора идти! — наконец подала голос доселе молчавшая Селин.— Пойдем, Руслан! Занятия начинаются.

— Никуда я не пойду, пока она не скажет, где Мартен! — неповорачиваясь, бросил тот. — Где этот поганый флик, ну?

Флик?! Ты что, с катушек съехал, Русланчик? Если Габриэль —флик, то Алена — сотрудник ЧК! Чеки, как писала в своих воспоминаниях Зоя Колчинская…

— Пойдем, — Селин настойчиво потянула Руслана за руку. —Если мы не появимся, Мишель пойдет нас искать.

— Провались он пропадом, этот рыжий поганец! — сноваотмахнулся тот, но тотчас спохватился:

— Да, правда… Его надо как-то утихомирить. Ладно, иди скажи,что эта сучка подвернула ногу на ступеньке и теперь сидит тут, с места не можетсдвинуться.

— Ты что, больной? — сердито спросила Селин. — Да он женемедленно припрется сюда.

— Да, верно… Ладно, пошли вместе, надо что-то придумать,чтобы забрать у Мишеля сумку и туфли этой твари. Подвернула ногу, наверхподниматься не решилась и уехала домой… Ты хоть за урок заплатила? — повернулсяон к Алене, переходя на русский.

Алена покачала головой.