«Уж лучше бы болело», — подумала Алена. «Ну, знаешь, на тебяне угодишь, подруга!» — тут же прорезался внутренний голос.

— Никакого неудобства, — продолжал уверять Руслан. —Марго.., я хочу сказать, мадам Зерван совершенно спокойно относится к тому, чтоу нее в доме постоянно мелькают посторонние люди. Иногда она даже не знает, ктоэто: родственники, друзья, а то и вообще какие-нибудь туристы? У нее естьодна-две комнаты, куда она никого не пускает, prive, а остальные — настоящий,как говорится, проходной двор. Из-за этого ее матушка и переехала из замка вПариж. Я ее как-то спросил: «Мадам де Флао, ну неужели вам не жалко уезжать изтакого прекрасного места?» — «Жалко, — ответила она, — но ведь невозможно житьв музее, да еще если он работает круглосуточно!»

— Мадам де Флао? — изумленно повторила Алена.

— Да, так зовут матушку мадам Зерван, — кивнул Руслан. — Ачто? Вы знакомы?

— Нет, — сказала чистую правду Алена. — Просто фамилиязнаменитая.

— В самом деле? Чем?

— Ну как же? — пожала она плечами, словно забыв, что исама-то буквально несколько дней назад не имела об этом Огюсте-Шарле-ЖозефеФлао де ла Биллардри ни малейшего представления. Ну что ж, подчитала кое-что,было время… — Был такой генерал времен Наполеона, внебрачный сын знаменитогоШарля-Мориса Талейрана. Его матушка была писательница, причем очень известная всвое время, мадам де Сюза. Кстати, бравый Шарль был знаменит не тольковоенными, но и любовными подвигами. Состоял адъютантом Мюрата и в то же время —любовником его жены Каролины, сестры Наполеона, потом у него была связь сОртанс, королевой Голландской, дочерью Жозефины.

— Ортанс? — недоуменно перебил Руслан.

— Ну, по-русски ее обычно называют Гортензией, — уточнилаАлена. — Кроме того, среди подруг де Флао была знаменитая польская красавицаАнна Потоцкая, и…

Она прикусила язык: не стоит распространять сплетни, вдруглегенда о происхождении мадам де Флао является семейной тайной или, что всеговернее, досужим трепом? Да и вообще, об альковных секретах лучше не болтать.

— Потоцкая? — задумчиво повторил Руслан. — Полька? Оченьстранно…

— Почему?

— Да потому, что мадам Зерван знаете как зовут? Малгожата!

— Вы же только что назвали ее Марго? — удивилась Алена.

— Конечно, потому что она себя так называет среди французов.Однако Малгожата — польский вариант имени Маргарита.

«Малгожата… Малгожата Потоцкая!» — Алена только головойпокачала.

— А саму мадам де Флао зовут Зофья. И она нипочем непозволяет называть ее Софи или хотя бы София. Французы ломают язык, но все-такиназывают ее именно Зофья. Как вы думаете, может быть, это какая-то отдаленнаяветвь тех де Флао, о которых вы говорите? Учитывая польско-французскоепроисхождение…

— Бог мой, да откуда же мне знать? — пожала плечами Алена. —Вы с ними общаетесь, вы и спросить можете.

— Вот сейчас и спросим, — схватил ее за руку Руслан. —Пойдемте, а то перерыв скоро кончится!

И он потащил Алену за собой так напористо, что она елеудержалась на ногах и воскликнула:

— Тише, осторожней!

— Извините. Что такое? А, каблуки… — хмыкнул Руслан. — Немогу представить, как можно хотя бы просто стоять на этом ужасе, а вы еще итанцевали. Все-таки Селин более милосердно относится к своим ногам!

Алена посмотрела на простенькую Селин с ее бесцветнойвнешностью и неказистыми, коротковатыми, обутыми в обычные кожаные, даже не«позолоченные» босоножки для латины на среднем каблучке. И решила, что и впрямь— кесарю кесарево, ну а слесарю, понятное дело, слесарево.

«Когда мне исполнится девяносто, — подумала наша героинянадменно, — я, может быть, и стану думать прежде всего об удобстве, а уж потомо красоте. Но поскольку хиромант, который гадает на Покровке, возле старогобанка, предсказал мне дожить до восьмидесяти пяти лет, значит, девяносто мненикогда не исполнится, то есть подумать об удобстве я просто не успею. Вот ислава богу!»

Разумеется, вслух она ничего не сказала, а только улыбнуласьСелин, перехватила в ответ скупую улыбочку ее мышиной мордашки и направилась квыходу.

Откуда-то выскочил Мишель:

— Элен, вы уходите?

— Да, — сказал Руслан.

— Нет, — сказала Алена, — просто посмотрим нижние комнаты исейчас вернемся.

— А почему вы хромаете?

— Неужели? — горделиво вскинула брови Алена. — Тебе кажется,Мишель, честное слово!

Да она лучше умрет, чем признается хоть кому-то хоть вкакой-нибудь своей слабости!

Шествовать на каблучищах по отполированной веками (непобоимся этого слова!) лестнице было сущее мучение, но вот кошмар спускаостался позади, и Руслан открыл перед Аленой дверь замусоренной прихожей, гдена раритетном расписном кафеле валялись узорчатые марокканские половички (Аленасама видела такие на рынках в Агадире и в Марракеше, когда была в Марокко), ана подоконнике высокого окна стояли замшелые прошлогодние букеты из высохшейлунарии, сунутой в невзрачные керамические вазы. Руслан открыл еще одну дверь,и первое, что увидела Алена, это огромная кровать, затаившаяся в глубиненесусветного алькова под пышным балдахином. Здесь, видимо, и находиласьпарадная спальня, и совсем даже не исключено, что именно на этой постелиБенджамен Констан занимался любовью с мадам де Сталь. Правда, так же неисключено, что с тех пор на постели не меняли белья и не сметали с нее пыль —такой неухоженной она выглядела.

Алена тяжело вздохнула — она ведь была чистюля исловосочетание «пыль веков» воспринимала как нонсенс. Пыль — это пыль, и еенеобходимо сметать, вытирать, а лучше — всасывать пылесосом. Еще не хваталооставлять ее на века! Словом, вид исторической постели внушил Алене не столькоуважение, сколько уныние.

Да и все прочее выглядело не лучше. Окна были мутны,хрусталики на люстре потускнели, дубовые панели поблекли, кожаные кресла,придвинутые к камину, протерты до белизны, кожа кое-где растрескалась, экраногромного плоского телевизора можно было использовать вместо грифельной доски.Обивка дивана — просто экспонат из лавки древностей… А это что такое?!

На стопу газет и журналов, сложенных прямо на полу, небрежноброшен черный «стетсон».