«Слова о полку Игореве». Опыт жертвы сталинских репрессий в мемуарах «История моего заключения». Опубликованы за рубежом на английском языке в 1981 году, в России

—

в 1986 году.

Стихотворения 1920-х годов Николая Заболоцкого рисуют колоритные картины нэпманского периода нашей истории. Читаем «Вечерний бар»: «Сирена бледная за стойкой / Гостей попотчует настойкой, / Скосит глаза, уйдет, придет, / Потом с гитарой на отлет / Она поет, поет о милом, / Как милого она любила…»

«На рынке»: «Калеки выстроились в ряд. / Один играет на гитаре. / Ноги обрубок, брат утрат, / Его кормилец на базаре. / А на обрубке том костыль, / Как деревянная бутыль… А вкруг — весы, как магелланы, / Отрепья масла, жир любви, / Уроды, словно истуканы, / В густой расчетливой крови, / И визг молитвенной гитары, / И шапки полны, как тиары, / Блестящей медью».

«Свадьба»: «И поп, свидетель всех ночей, / Раскинув бороду забралом, / Сидит, как башня, перед балом / С большой гитарой на плече. / Так бей, гитара! Шире круг! / Ревут бокалы пудовые. / И вздрогнул поп, завыл и вдруг / Ударил в струны золотые. / И под железный гром гитары / Подняв последний свой бокал, / Несутся бешеные пары / В нагие пропасти зеркал».

Перед нами три жанровых поэтических полотна — и на каждом из них мы видим гитару, задумчивую, тоскующую, влюбленную.

Стихотворение «Бродячие музыканты» — еще одна картина нэпманского Ленинграда, но стоящая особняком. Здесь сильнее, чем раньше, проявляется гротеск: «Закинув на спину трубу, / Как бремя золотое, / Он шел, в обиде на судьбу. / За ним бежали двое. / Один, сжимая скрипки тень, / Горбун и шаромыжка, / Скрипел и плакал целый день, / Как потная подмышка. / Другой, искусник и борец, / И чемпион гитары, / Огромный нес в руках крестец / С роскошной песнею Тамары. / На том крестце семь струн железных, / И семь валов, и семь колков, / Рукой построены полезной, / Болтались в виде уголков».

В одном из дворов начинается концерт. «Но богослов житейской страсти / И чемпион гитары / Подъял крестец, поправил части / И с песней нежною Тамары / Уста отважно растворил. / И все умолкло. / Звук самодержавный, / Глухой, как шум Куры, / Роскошный, как мечта, / Пронесся… / И в этой песне сделалась видна / Тамара на кавказском ложе. / Пред нею, полные вина, / Шипели кубки дотемна / И юноши стояли тоже. / И юноши стояли, / Махали руками, / И страстные дикие звуки / Всю ночь раздавалися там… / — Тилим-там-там!»

Заболоцкий использовал в «Бродячих музыкантах» приемы Иеронима Босха, палитру Пиросманишвили, и в результате получилось нечто, чему трудно придумать название.

Стихотворение «Творцы дорог» (1947) пленяет кристальной чистотой слога. Вчитаемся: «Когда горят над сопками Стожары / И пенье сфер проносится вдали, / Колокола и сонные гитары / Им нежно откликаются с земли».

Как хорошо и точно сказано: гитара созвучна колоколам и музыке Горних Сфер!

Позднее творчество Николая Заболоцкого отличается гармонией и соразмерностью. Слова тщательно отобраны, поэтическая мысль прозрачна и чиста. Возьмем, к примеру, стихотворение «Гурзуф ночью» (1956): «Для северных песен ненадобен юг: / Родились они средь туманов и вьюг, / Качанию лиственниц вторя. / Они — чужестранцы на этой земле, / На этой покрытой цветами скале, / В сиянии южного моря… / Наплававшись по морю, стая парней / Здесь бродит с заезжей сиреной. / Питомцы Нептуна блаженствуют с ней, / Гитарой бренча несравненной».

Заболоцкий мастерски передает то томящее молодое чувство, какое пробуждается в нас таинственной лунной ночью под неторопливый перебор струн!

ИОСИФ ПАВЛОВИЧ УТКИН

Уткин, Иосиф Павлович (1903–1944) — советский поэт и журналист. Участник Гражданской и Великой Отечественной войн. «Повесть о рыжем Мотэле…» (1925), «Первая книга стихов» (1927), поэма «Милое детство» (1928).

Владимир Маяковский не одобрял поэзию Иосифа Уткина. Както он прочитал стихотворение «Ветер», в котором его младший современник метафорически восклицает: «Я опутал шею шарфом, / Вышел… он уже готов! / Он настраивает арфу / Телеграфных проводов…»

Посчитав изыски Уткина «мещанскими», Маяковский написал следующую эпиграмму: «Кружит, вьется ветер старый, / Он влюблен, готов, / Он играет на гитаре / Телеграфных проводов. / Месяц выкруглил колени / Из-под юбки облаков…»

Маяковский совершенно напрасно издевался. По всей вероятности, он забыл о том, что еще в XVII веке изобрели так называемую «эолову» или «воздушную» арфу: деревянный ящик (резонатор) с отверстием, близ которого натягивались 9-13 струн, настроенных в унисон. Струя воздуха колебала их, а звучание зависело от силы ветра — от нежного до громкого при его порывах. Этот своеобразный струнный инструмент часто устанавливался на крышах помещичьих усадеб, в гротах и ротондах дворцовых парков. Именно такую арфу имел в виду Уткин, говоря о гудении телеграфных проводов. Эолову гитару, насколько известно, пока никто не создал.

В 1926 году Иосиф Уткин посвятил Александру Жарову стихотворение «Гитара». Приведем его целиком: «Не этой песней старой / Растоптанного дня, / Интимная гитара, / Ты трогаешь меня. / В смертельные покосы / Я нежил, строг и юн, / Серебряную косу / Волнующихся струн. / Сквозь боевые бури / Пронес я за собой / И женскую фигуру / Гитары дорогой! / Всегда смотрю с любовью / И с нежностью всегда / На политые кровью, / На бранные года. / Мне за былую муку / Покой теперь хорош. / (Простреленную руку / Сильнее бережешь!) /…Над степью плодоносной / Закат всегда богат, / И бронзовые сосны / Пылают на закат… / Ни сена! И ни хлеба! / И фляги все — до дон! / Под изумрудным небом / Томится эскадрон… /…Что пуля? Пуля — дура. / А пуле смерть — сестра. / И сотник белокурый / Склонился у костра. / И вот, что самый юный / (Ему на песню — дар!), / Берет за грудь певунью / Безусый комиссар. / И в грустном эскадроне, / Как от зеленых рек, / Повыпрямились кони / И вырос человек! /…Короткие кварталы — / Летучие года! / И многого не стало, / Простилось навсегда. / Теперь веселым скопом / Не спеть нам, дорогой. / Одни — / Под Перекопом, / Другие — / Под Ургой. / Но стань я самым старым, — / Взглянув через плечо, / Военную гитару / Я вспомню горячо. / Сейчас она забыта. / Она ушла в века / От конского копыта, / От шашки казака. / Но если вновь, бушуя, / Придет пора зари, — / Любимая, / Прошу я