За рулем сидел коротко стриженный парень летдвадцати пяти, начисто лишенный шеи. Голова как-то просто и очень естественнопримыкала к корпусу. Глаза были пустые; в общем, парень очень напоминал герояанекдота — боксера «а еще я туда ем». Зато рефлексы у него оказалисьфантастические. Я сильно подозреваю, что он смог бы вести машину, даже потерявсознание.

— А? — сказал он мне, когда я устроилсяпозади, по соседству с его необъятной кожаной курткой.

— Едь-едь. В Москву. На Тверской менявысадишь. И снова чуть-чуть коснулся его через сумрак.

— А… — сказал парень и тронул «девятку».Несмотря на скользкую дорогу и вынужденный ступор, гнал он за сотню. Машинаслушалась отменно, резина на ней какая-то особенная, что ли?

В Москву мы въехали откуда-то с северо-запада,вырулив на Волоколамское шоссе. Поэтому проскочили полмегаполиса очень быстро иехали почти все время прямо. До самого офиса Дневного Дозора на Тверской.

Хорошо, что мне попался замечательныйводитель, да трасса располагала поглубже утопить акселератор. Вдобавок мы оченьудачно зацепились за зеленую волну.

Когда мы проезжали мимо Сокола, я понял, чтоменя засекли.

Меня и Коготь.

Но догнать в утренней Москве мчащуюся прямо ибез перестроений «девятку» — вещь почти нереальная.

На Тверской я вышел, сунув бесшеемуавтогонщику сотку в ладонь. Рублей, не долларов.

— А? — выдохнул он и принялся озираться.Конечно, он ничего не запомнил, и теперь скудным своим интеллектом пытаетсяразрешить почти неразрешимую задачу: как с подмосковной трассы он перенесся всамый центр Москвы?

Я не стал ему мешать и оставил наедине снеразрешимой задачей.

Рефлексы у него все же на зависть: «девятка»тронулась почти сразу. Но лицо парня с отвисшей челюстью было обращено кбоковому стеклу. Так он и исчез из виду. А я пересек улицу и направился к входув офис.

В проходной было очень сильно накурено.Магнитофон, филипсовский «Бум-бокс», негромко играл какую-то песню. Мелодиябыла тягучей и мощной, голос таким хриплым и низким, что я не сразу узналБутусова:

Холоден ветер в открытом окне,

Длинные тени лежат на столе,

Я — таинственный гость в серебристом плаще,

И ты знаешь, зачем я явился к тебе.

Дать тебе силу,

Дать тебе власть,

Целовать тебя в шею,

Целовать тебя всласть!

Юнец-вампир, блаженно щурящийся и однимигубами подтягивающий припев, при виде меня потерял дар речи. Второй дежурный,столь же моложавый маг-алхимик, уже тараторил доклад в телефонную трубку.

— Вас ждут, — сообщил он. — На девятом. Вампирхоть дар речи и потерял, но лифт все же вызвал. А я внезапно почувствовал, чтов лифт заходить и тем более подниматься мне никак нельзя. Нельзя, и все тут.

— Передайте, что я жив и у меня все в порядке.Но я спешу, — сказал кто-то-внутри-меня.

Я вышел назад на Тверскую.

Снова меня «несло». Я не колебался — свернулналево. К Красной площади.

Я еще не знал, что меня туда гнало и зачем. Ноэтой заключенной во мне силе я мог только повиноваться. И еще я чувствовал, какожил, задышал Коготь Фафнира.

Каждая пядь земли, каждый квадратный сантиметрасфальта был здесь пропитан магией. Старой, въевшейся в камень зданий, вдорожную пыль.

Красной громадой высился чуть справаИсторический музей. Я даже не знал, действует ли он ныне или в очередной разсильно изменившейся историей многострадальной России превращен во что-нибудьвроде казино. Впрочем, нет времени выяснять. Я прошел мимо.

Булыжник Красной площади, помнивший инеспешный шаг царей, и сапоги революционных солдат, и гусеницы советскихбронетанковых монстров, и ряды первомайских колонн, казался воплощениеммосковской незыблемости. Этот город стоял и будет стоять, и ничто — ни дрязгиобычных людей, ни даже вечная пикировка Дозоров — не в силах поколебать этоспокойное величие.

Я вышел на площадь и огляделся. Чуть слевабурлил ГУМ. Справа высилась зубчатая стена Кремля; перед ней пирамидкойвозносился Мавзолей. Уж не туда ли меня влечет?

Нет, не туда. Ну и хорошо. Как бы ниотносились к бывшему вождю в России, грешно нарушать покой умерших. Причемумерших навсегда и бесповоротно — не был он Иным… и хорошо, что не был.

Я шел по площади, не ускоряя шага. Несколькоаспидных членовозов вырвались с территории Кремля и канули в переулки.Безмолвно поздоровалось со мной Лобное место. Провели взглядами гражданин Минини князь Пожарский. Дохнул расписными головами храм Василия Блаженного.

Сила. Сила. Сила…

Здесь ее было столько, что выложившийся Иноймог бы восстановиться в считанные мгновения.

Но никто и никогда ничего подобного несделает. Потому что это чужая сила. Ничья. Непокорная и неподвластная. Силаминувших столетий. Сила низвергнутых царей и генсеков. Тронешь — развеет.

Я огляделся — в который раз.

И заметил его.

Инквизитора.

Инквизитора не спутаешь ни с кем — ни соСветлым, ни с Темным, ни тем более с обычным человеком.

Инквизитор смотрел на меня в упор, инепонятно, почему я заметил его только сейчас.

Он был один, совершенно один, вне всякихсуетных силовых раскладов, альянсов и договоров. Он олицетворял Справедливостьи Инквизицию. Он хранил Равновесие. Надо ли спрашивать, зачем он здесь?

Я подошел почти вплотную.

— Ты правильно сделал, что не ослушался, —сказал Инквизитор.

Я откуда-то знал: его звали Максимом. Он протянулруку и велел:

— Коготь.

В голосе его не было ни капли властности, нитени нажима. Но я не сомневался, что этому голосу подчинился бы каждый, вплотьдо шефа любого из Дозоров.

Я медленно, с нескрываемым сожалением полез запазуху.

Коготь бурлил, перемалывая окрестную Силу.Едва он оказался в моей руке, меня захлестнула тугая волна; в каждую клеточкуврывалась дареная Когтем мощь, весь мир, казалось, готов был рухнуть на колении покориться. Мне. Обладателю Когтя Фафнира.

— Коготь, — повторил Инквизитор.